Грег приподнялся на локте, с удовольствием разглядывая обнаженную жену.

— Из-за этого не грех и опоздать, — с усмешкой промолвил он.

Увидев выражение его глаз, Лизетт затрепетала. Она думала, что уже никогда не полюбит другого мужчину так, как Дитера. Но сейчас Лизетт с изумлением осознала, что ее любовь к Грегу гораздо глубже и сильнее, чем отчаянная страсть к Дитеру. Она никогда не была женой Дитера, никогда не проводила с ним целые дни, как делала это с Грегом. Дитер научил ее любви, это был его дар ей, за который она и Грег должны быть благодарны ему.

Лизетт пошла в душ. Ей очень хотелось бы рассказать Грегу о Дитере… о его храбрости, о том, как бесстрашно он вступил в заговор против Гитлера. Лизетт наивно предполагала, что Дитер понравился бы Грегу.

Но нет, нельзя даже думать об этом. Она должна любить Грега, стараться, чтобы он гордился ею.

Лизетт надела светло-голубое платье, лайковые туфли цвета слоновой кости, сделала высокую прическу и заколола волосы длинными шпильками с драгоценными камнями.

— Ты выглядишь потрясающе! — воскликнул восхищенный Грег, и Лизетт почувствовала себя очень счастливой. Она решила больше не вспоминать о письме Люка и не позволять прошлому затмевать радость настоящего. Однако уже через двадцать минут ее добрые намерения рассыпались в прах.

— Рад видеть вас обоих, — сердечно сказал Фрэнк Уорнер, встретив их у дверей своего особняка в колониальном стиле. — Прошу вас в дом. Надеюсь, вы рассудите мой спор с Брэдом Деннингтоном. Он утверждает, что Нюрнбергский процесс — отнюдь не обязательный элемент эксгибиционизма. Что вы думаете по этому поводу?

— Я думаю, что он кретин, — резко бросил Грег. Лицо его напряглось, уголки рта задергались. — На скамье подсудимых должны сидеть все немцы, а не двадцать один специально отобранный экземпляр.

— Вот тут я с тобой не согласен, Грег, — возразил Фрэнк Уорнер, предлагая гостям напитки. — Нельзя возлагать на всю нацию ответственность за преступления небольшой кучки главарей. Это несправедливо. У меня есть друг, он немец… но с детских лет живет в Лос-Анджелесе. По твоим словам выходит, будто он так же виновен, как звери из СС, просто потому, что он немец. Но мой друг ни в чем не виноват, это обаятельный, культурный…

— Чушь! — Грег пришел в такое неистовство, что хозяин невольно попятился. — Ты не знаешь, о чем говоришь, Фрэнк. А я знаю, потому что был там. И видел такое, чего ты себе и представить не можешь. Вся нация умственно больна. Это она допустила такие мерзости, как Освенцим и Дахау. И не говори мне об обаятельных, культурных немцах, ибо таких не существует!

Фрэнк засмеялся, стараясь сгладить неловкость. Он понятия не имел, что Грег так непримиримо настроен против немцев. К тому же, как хозяин, Фрэнк не желал превратить свою вечеринку в обсуждение военных преступлений немцев.

— Ладно, забудем об этом. — Фрэнк похлопал Грега по плечу. — Давай я познакомлю тебя со своим другом из Нью-Йорка. Его компания подумывает о том, чтобы поменять рекламное агентство. Думаю, ты поможешь ему сделать выбор.

Грег глубоко вздохнул и взял Лизетт за руку. Фрэнк повел их через заполненную гостями комнату к крупному седовласому джентльмену, курившему сигару.

Поглощенная своими мыслями, Лизетт не слышала, о чем они говорили. Сейчас она отчетливо поняла, что Грег питает глубочайшую ненависть к немцам. То, что он увидел в Дахау, потрясло его, и теперь Грег считал всех немцев нацистами. Без исключения. Значит, он никогда не простил бы ей то прошлое, которое Лизетт всеми силами пыталась забыть.

—…и он действительно потрясающий фотограф. — Дайна Уорнер оживленно улыбнулась Лизетт. — А детей фотографирует просто замечательно. Уверена, фотографии Доминика…

Доминик. Наполовину француз, наполовину немец. Доминик. Ребенок, которого Грег считает своим сыном. Доминик — копия своего отца-немца.

— Ты в порядке? — встревожилась Дайна Уорнер. — Ты хорошо себя чувствуешь? Может, присядешь? Я схожу за Грегом.

Лизетт увидела, как Дайна прервала беседу Грега с бизнесменом из Нью-Йорка. Озабоченный Грег устремился к жене. Заметив, какие взгляды бросают на него женщины, Лизетт подумала, что он и впрямь очень сексуален.

— Устала, дорогая? — заботливо спросил Грег.

Лизетт кивнула, охваченная нежностью к мужу и чувством вины перед ним.

Этой ночью, когда они занимались любовью, Лизетт впервые притворялась, симулируя страсть. Она по-прежнему желала Грега, но мысль об ее чудовищном обмане подавляла желание. Казалось, тело Лизетт расплачивается за преступление.

Долгое время она лежала без сна в объятиях мужа, с трудом сдерживая слезы и умоляя Господа послать ей новую беременность. Да, если она родит от Грега, этот ребенок положит конец постоянно терзающему ее кошмару.

Грег необычайно обрадовался, когда спустя два месяца жена сообщила ему, что ждет ребенка.

— Это будет самый замечательный рождественский подарок, правда? — Глаза Лизетт сияли счастьем.

Он крепко прижал жену к себе, и его нежный поцелуй стал ответом на ее вопрос.

— А как же наша поездка? — Грег чуть нахмурился. — Помнишь, я обещал тебе, что новый, тысяча девятьсот сорок седьмой год мы встретим во Франции?

— Поездка поездкой, а я хочу родить ребенка и сделать тебя счастливым. — Лизетт беспечно пожала плечами.

— Чтобы сделать меня счастливым, тебе вовсе не обязательно рожать второго ребенка, — усмехнулся Грег, сверкнув белоснежными зубами. — И по-моему, нам незачем менять планы. У нас и ребенок будет, и во Францию мы поедем. А Люк и Анабел не передумали встречать Новый год в Вальми?

Лизетт покачала головой, с удовлетворением отметив, что уже не смущается при упоминании Люка.

— Папа жаждет продемонстрировать ему, как идут реставрационные работы. Приехав в Вальми несколько месяцев назад, Люк заявил папе, что жить в замке можно будет только лет через пять. Вот папа и хочет доказать Люку, что он ошибся.

— Вот это будет встреча! — Грег обнял жену за талию. — Мы, все трое, снова окажемся в Вальми. Как тогда, в мае сорок четвертого.

Лизетт быстро отвернулась, однако Грег заметил, как на ее лице промелькнуло странное, непонятное ему выражение. Что это было? Боль? Страдание? А может, Лизетт до сих пор жалеет о том, что так поспешно вышла за него замуж, считая Люка погибшим?

— Пойдем спать. — Грег потянулся к груди Лизетт. Вот уже несколько месяцев его терзали ревность и сомнения. И ему не хотелось, чтобы они усугублялись.

Стараясь унять внутреннюю дрожь, Лизетт обняла мужа. На секунду в ее памяти ярко всплыл образ Дитера. Тогда, вернувшись из Парижа, он подхватил ее на руки и сказал, что любит ее и будет любить всегда…

Грег осторожно вытащил шпильки из волос Лизетт, расстегнул блузку и отнес жену на кровать. Она изо всех сил пыталась отогнать воспоминания и ответить на ласки мужа, однако ей мешало чувство вины, усугубившееся после вечеринки у Уорнеров. Лизетт любила Грега, нуждалась в нем, но не могла платить ему взаимностью. И он понял это.