пол-лиги, а то и больше мы шли побитыми морозом полями, затем углубились в лесок и вскоре наткнулись на чистый ручей с тропинкой, петлявшей вдоль берега.

До этого Бургундофара не проронила ни слова, и я тоже молчал, однако, стоило нам увидеть ручей, она подошла к воде, зачерпнула ее полной горстью, выпила всю до капли и сказала:

– Вот теперь чувствую: мы вправду вернулись домой. Правда, у жителей суши, я слышала, другой обычай: им воду заменяет хлеб с солью.

Я подтвердил, что так оно и есть, хотя сам об этом обычае вспомнил с трудом.

– Ну, а у нас в таких случаях принято испить местной воды. Хлеба и соли на лодках обычно хватает, но вода вскоре портится, тухнет, а бывает, и бочки дают течь. Причалив к новому берегу, мы первым делом пьем тамошнюю воду, если она хороша, а если нет, проклятию его предаем. Как, по-твоему, этот ручей течет к Гьёллю?

– Наверняка. Либо к другому, побольше, а тот уж впадает в Гьёлль. Ты хочешь вернуться в родную деревню?

Бургундофара кивнула.

– Пойдешь со мной, Севериан?

Из недр памяти немедля всплыл образ Доркас, упрашивающей меня отправиться вместе с нею в низовья Гьёлля, на поиски одного старика и развалин одного обветшавшего дома.

– Пойду, если получится, – ответил я, – но вот остаться там, думаю, не смогу.

– Тогда я, наверное, уйду оттуда вместе с тобой, но вначале очень хотела бы снова взглянуть на Лити. Поцеловать отца и родных, как только туда доберемся, и, может, перерезать их всех перед уходом… но повидать Лити хочу все равно.

– Понимаю.

– Я и надеялась, что поймешь. Гунни сказала, ты как раз из таких – много чего понимающих.

Слушая Бургундофару, я не сводил глаз с тропинки, и в этот миг жестом велел ей замолчать. Какое-то время – возможно, около сотни вдохов – мы, не двигаясь с места, вслушивались в тишину. Верхушки деревьев шелестели на свежем ветру; там и сям перекликались птицы, хотя большая часть их уже улетела на север; негромко, будто посмеиваясь себе под нос, журчал ручеек…

– Что стряслось? – в конце концов прошептала Бургундофара.

– Кто-то бежал впереди, и совсем недавно. Видишь следы? Похоже, мальчишка. Возможно, обогнул нас, чтоб проследить… или еще кого привести.

– Да этой тропкой наверняка уйма народу ходит!

Я присел возле отпечатка ступни на корточки и принялся объяснять:

– Дело было утром, как раз когда здесь появились мы. Видишь, след совсем темный? Шел он через поля, как и мы с тобой, и вымочил ноги в росе, а на солнце такие следы сохнут в два счета. Ступня для мужской маловата, но шаг – видишь? – широкий, размашистый. Мальчишка… еще немного, и до мужских лет дорастет.

– Ну и голова! Да, Гунни говорила… я бы в жизни ничего этакого не заметила!

– Зато, к примеру, в тысячу раз больше моего знаешь о кораблях, хотя мне довелось познакомиться с обоими их разновидностями. Одно время я служил в кавалерийской разведке, а там нам часто следы читать приходилось.

– Может, другой дорогой пойдем?

Я покачал головой.

– Это ведь тоже люди, которых я пришел спасти. Нет. Бегая от людей, никого не спасешь.

– Вдобавок мы ведь не сделали ничего дурного, – добавила Бургундофара уже на ходу.

– Вернее сказать, им о наших дурных делах ничего не известно. Что-либо дурное числится за каждым, а уж за мной таких дел – целая сотня, а то и десяток тысяч.

В лесу было так тихо, что я, не чуя запаха дыма, полагал, будто до селения, куда побежал мальчишка, не меньше лиги. Но вот тропинка круто свернула вбок, и впереди, за деревьями, показалась безмолвная деревушка из дюжины хижин.

– Может, просто пройдем ее от края до края и двинемся дальше? – предложила Бургундофара. – Здесь, наверное, все еще спят.

– Нет, они вовсе не спят, – ответил я. – За нами следят сквозь дверные проемы, стоя у задней стены, чтоб мы не заметили.

– Зоркий же у тебя глаз…

– Нет. Просто я о крестьянах кое-что знаю, а мальчишка добрался сюда прежде нас. Пойдем насквозь, могут и вилами в спину ткнуть.

Оглядев хижины, я набрал в грудь побольше воздуха и повысил голос:

– Послушайте меня, люди! Мы – безобидные путники! Денег при нас нет! Нам нужно только пройти через ваше селение!

Наступившую тишину нарушил негромкий шорох. Взмахом руки поманив за собою Бургундофару, я двинулся вперед.

На порог одной из хижин выступил человек лет пятидесяти с обильной сединой в темно-русой бороде, вооруженный цепом.

– Очевидно, ты – гетман этой деревни, – рассудил я. – Благодарим за гостеприимство. Как я уже сказал, мы пришли с миром.

Немигающий взгляд старика напомнил мне об одном каменщике, с которым меня некогда свела судьба.

– Герена говорит, вы сошли с корабля, упавшего с неба.

– Мы – мирные путники и просим лишь позволения пройти вашей деревней. Велика ли важность, откуда мы прибыли?

– Для меня велика. Герена мне дочь. Должен же я знать, врет она или как.

– Вот видишь, и я не всеведущ, – сказал я Бургундофаре, а та, хоть и была порядком напугана, улыбнулась в ответ.

– Если ты, гетман, веришь человеку незнакомому больше, чем родной дочери, то ты изрядный глупец.

К этому времени девчонка, о которой шла речь, подошла к дверному проему так близко, что я смог разглядеть ее глаза.

– Выходи, Герена. Мы не причиним тебе зла, – заверил ее я.

Девчонка выступила за порог – высокая, лет пятнадцати, с длинными темно-русыми волосами… и иссохшей рукой величиною не больше младенческой.

– Зачем ты подглядывала за нами, Герена?

Герена ответила, однако я ее не расслышал.

– Она не подглядывала, – пояснил ее отец, – а просто собирала орехи. Дочь у меня хорошая.

Порой, хотя и нечасто, человек смотрит на нечто давно знакомое, много раз виданное, и видит его по-новому, словно впервые. Когда мне, хмурой, надувшейся Текле, доводилось раскладывать мольберт рядом с каким-нибудь живописным речным порогом, наставник всякий раз требовал взглянуть на него заново. Отчаявшись понять, что сие значит, Текла вскоре решила, будто смысл тут искать бесполезно, однако в тот момент я действительно сумел углядеть в иссохшей руке Герены не столько необратимое увечье (каковыми неизменно считал подобные изъяны прежде), сколько оплошность художника из тех, какие нетрудно исправить двумя-тремя взмахами кисти.

– Должно быть, нелегкое это дело, – начала было Бургундофара, однако, вовремя спохватившись, как бы не нанести девчонке с отцом обиду, слегка замялась, прежде чем завершить фразу… – подниматься в такую рань.

– Если хочешь, руку я твоей дочке исправлю, – предложил я.

Гетман шевельнул губами, будто