в деревню на корабле, плавающем среди облаков, а явился затем, чтоб помирить нас с силами неба. Всю жизнь ходим мы к местам поднебесным, посылаем им дым жертвоприношений, однако ж жители неба сердятся, насылают на нас морозы. В Нессе говорят, будто само солнце остывает день ото дня…

– А далеко ли до Несса? – перебила его Бургундофара.

– Следующее селение называется Ос, госпожа. Там можно нанять лодку и рекой добраться до Несса в один день.

– А из Несса нас и до Лити довезут, – шепнула Бургундофара мне на ухо.

– Но все же, – продолжал гетман, – монарх берет с нас налоги по-прежнему, а если не можем заплатить их зерном, забирает детей. Подобно отцам и дедам, ходим мы к поднебесным местам, перед самыми заморозками сожгли на жертвеннике лучшего барана в Гургустиях… Скажи, что же нам вместо этого надлежит делать?

Я вновь принялся объяснять: иеродулы-де нас боятся, так как в древние времена, в эпоху расцвета Урд, мы расселились по многим мирам, истребили без остатка множество других рас, разнесли повсюду свою жестокость и войны, а в заключение сказал:

– Нам надлежит стать едиными. Надлежит говорить только правду, дабы нашим посулам начали доверять. Надлежит беречь Урд, печься о ней, как вы печетесь о своих пашнях.

Гетман и кое-кто из остальных закивали, как будто и вправду все поняли – и, возможно, действительно поняли если не все, то хоть часть мною сказанного.

Вдруг за спинами собравшихся вокруг нас поднялся переполох: вопли, радостный смех, рыдания… Те, кто сидел, повскакали на ноги, только я слишком, слишком устал и остался сидеть. Пошумев, пороптав, гургустийцы вывели вперед хворого старика, по-прежнему голого, если не брать в расчет домотканой холстины (в которой я опознал одно из его покрывал), повязанной вокруг пояса.

– Это Деклан, – объявил кто-то. – Деклан, объясни-ка сьеру, как ты поправиться ухитрился!

Старик заговорил, но я, не расслышав его в общем гомоне, взмахом руки велел остальным замолчать.

– Так вот, господин мой, лежу я в постели, и явился ко мне серафим, облаченный в свет.

Пеоны загоготали, пихая друг друга локтями.

– Спросил он меня, желаю ли я помереть, а я сказал: нет, жить желаю, а после уснул и проснулся вот таким вот, как сейчас перед тобою стою.

Пеоны захохотали, загомонили, наперебой втолковывая ему:

– Это же он, вот этот вот сьер тебя вылечил! – и тому подобное.

– Этот человек видел все сам, а вы – нет! – прикрикнул я на весельчаков. – Кто утверждает, будто знает больше, чем очевидец, лишь выставляет себя дураком!

Боюсь, то были плоды множества дней, проведенных мною в Траксе, на заседаниях суда архонта, не говоря уж о бессчетных днях, в течение коих мне, облеченному властью Автарха, приходилось вершить суд самому.

Как ни хотелось Бургундофаре отправиться в Ос немедля, я обессилел настолько, что больше в тот день не смог бы сделать ни шагу, но снова спать в душной хижине не желал. Посему я сказал жителям Гургустий, что вместе с Бургундофарой переночую здесь, под деревом совета, а они пусть подыщут место под крышей для тех, кто пришел со мною из Вици. Так они и сделали, однако, проснувшись в одну из ночных страж, я обнаружил рядом с нами Герену.

XXX. Керикс

Когда мы собрались покинуть Гургустии, многие тамошние пеоны пожелали отправиться с нами, в чем их поддержали еще несколько человек из тех, кто присоединился к нам в Вици. Однако я, не желая, чтоб меня таскали по округе, будто святые мощи, провожать нас строго-настрого запретил.

Поначалу селяне принялись спорить, но, видя, что я на своем стою твердо, удовольствовались пространными, нередко повторявшими одна другую благодарственными речами и поднесением даров: витого посоха, плода лихорадочных трудов двух лучших местных резчиков по дереву, для меня; расшитой разноцветной шерстью шали (должно быть, роскошнейшего из женских украшений на многие лиги окрест) для Бургундофары; и, наконец, корзины провизии для нас обоих. Со съестным мы покончили по пути, корзину зашвырнули в ручей, но прочее сохранили – посох для ходьбы пришелся мне весьма по душе, а шаль, к изрядному восторгу Бургундофары, неплохо скрадывала суровый мужской крой ее матросской робы. Шли мы почти весь день и в сумерках, как раз перед тем, как стража затворила ворота, вошли в городок под названием Ос.

Здесь ручей, которого мы держались, впадал в Гьёлль, а вдоль берега покачивалось на якорях немало шебек, каракк и фелук. Увы, никого из их капитанов на борту не нашлось: все они сошли на берег – кто по торговым делам, кто поразвлечься, и мрачные вахтенные заверили нас, что раньше утра их не ждут. Один рекомендовал нам заночевать в «Тройной Ухе», и мы направились туда, но по пути наткнулись на человека в длинных, пурпурных с зеленым одеждах, вещавшего перед собравшейся толпой человек этак из ста с перевернутого корыта:

– …И сокровища, погребенные под землей! Все сокровенное, тайное станет явным! Может, из трех птичек, гнездящихся в одних кустах, первая знать не знает о третьей, но мне-то ведомо все! В этот самый миг, вот сейчас, под подушкой нашего правителя, мудрейшего, неподражаемого, лежит перстень с… Благодарю тебя, добрая женщина! Что ты желаешь узнать? Мне и это, конечно, уже известно, но пусть все добрые люди вокруг слышат сами! Скажи, и я сразу же дам ответ!

Толстая горожанка вручила ему несколько аэсов.

– Идем, – поторопила меня Бургундофара. – Мне бы присесть поскорее, да съесть хоть что-нибудь.

– Подожди, – велел я.

Задержался я отчасти из-за того, что трескотня уличного шарлатана напомнила мне о докторе Талосе, но в основном потому, что взгляд его неуловимо напоминал взгляд Абунданция. Имелась на то и третья, еще более существенная причина, только я вряд ли сумею внятно ее описать. Я чувствовал, что этому незнакомцу не меньше моего довелось побродить по свету, что оба мы воротились из дальних странствий, а возвращением вроде наших не может похвастать даже Бургундофара, и что, пусть направлялись мы не в одни и те же края, а вернулись не с одной и той же поживой, хитросплетения чужих дорог в равной мере известны и мне, и ему.

Толстуха промямлила нечто невнятное, и шарлатан в пурпурных с зеленым одеждах объявил:

– Она просит ответить, сумеет ли муж ее подыскать место под новое веселое заведение, и прибыльной ли окажется сия затея!

С этим он вскинул руки над головой, стиснув в ладонях довольно длинный жезл. Глаза его оставались открытыми, но закатились под лоб, так что белки их сверкнули в сгущавшихся