На это герцог кивнул, хотя его не оставляло предчувствие, что все может пойти совсем не так, как говорил Брайн. Его высокопреосвященство слишком уж сильно у себя на уме.

— Насколько я понимаю, в числе фавориток, которых назовет архиепископ, будут те, чьи родственники заблаговременно сделали крупные пожертвования в церковную казну? — любезно поинтересовался Джеймс.

— Ты правильно понимаешь! — усмехнулся Брайн.

— Подозреваю, еще он обязательно назовет принцессу Элизу, потому что давно уже ведет переговоры с архиепископом Визморским об объединении.

— И это входит в мои планы, — кивнул Брайн. — Кстати, имя Шейлы тоже прозвучит. Архиепископ честолюбив и мечтает вписать свое имя в церковные хроники…

— Как того, кто приведет Зарейн к нашему многобожию, — согласился Джеймс. — Еще, думаю, он не забудет о принцессе Сине, потому что ты об этом его попросил.

Брайн согласно склонил голову.

— Что же касается остальных, — добавил Джеймс, — насколько я понимаю, к Берналям, Маклаханам, Браммерам и Рэндам архиепископ тоже благоволит. Как раз соразмерно величине их вкладов.

— Еще Найд, — добавил Брайн. — Тот тоже неплохо постарался и проспонсировал строительство нескольких храмов на юге Арондела, в Роздании, так что его дочь Вильтельмина пройдет через четвертое испытание. И все, Джеймс! Имя маленькой леди Корнуэлл никогда не прозвучит под сводами Кафедрального Собора. Она уйдет с отбора по решению архиепископа Плесби.

— Ясно, — кивнул Джеймс. — То есть ты решил убрать ее с отбора чужими руками?

— Именно так, — усмехнулся король. — А то, что я сегодня назвал ее первой, — он потянулся к бокалу и сделал большой глоток. — Джеймс, это вовсе не для того, чтобы тебя позлить! Леди Корнуэлл отличилась, и мне захотелось наградить ее за старания. И я уже знал, что дальше завтрашнего испытания ей не пройти. Так что одним днем больше, другим меньше… — король пожал плечами. — Ты тут совершенно ни при чем!

Но Джеймс не спешил верить, а когда Брайн предложил ему выпить, отказался. Он все еще надеялся вернуться в Бальный Зал и застать там Агату.

К тому же этот день принес ему слишком много дел и не особо приятных новостей. И если эти дела не разрешатся нужным образом, то завтра после обеда он собирался ненадолго отбыть из столицы, чтобы посмотреть на охваченную беспорядками Сизу своими глазами.

Это означало, что на какое-то время Агата останется в столице одна.

Без него.

И эти беспорядки опять же были связаны с Желтой Смертью, как оказалось, успевшей порядком наводнить тот городок. Не так давно в Сизе конфисковали крупную партию наркотика, но отправить ее в столицу так и не успели.

Оказалось, Желтая Смерть успела захватить умы многих, причем настолько, что подталкиваемые неконтролируемой жаждой добраться до новой дозы люди отправились крушить жандармерию. Затем к ним присоединились и недовольные, которых после неудачного мятежа в Аронделе все еще оставалось слишком много.

В Сизе начались массовые беспорядки — крушили лавки, ломали двери городских амбаров, разграбив их подчистую; ворвались в Ратушу. Правда, к этому времени на подмогу прибыла королевская гвардия, и протест удалось подавить.

Все закончилось, но Джеймса не оставляло ощущение, что это только начало и что впереди Арондел ждут непростые времени. Читая доклады из Сизы, ему казалось, что за протестом скрывалась — вернее, им руководила — незримая, но уверенная рука.

Все было продумано и просчитано заранее.

Их словно… пробовали на крепость.

Поэтому он хотел отправиться туда сам. Посмотреть на все своими глазами, поговорить с людьми. Но тогда ему придется оставить Агату почти на сутки — пусть он собирался идти порталами, но вернуться быстрее не получится, — и это порядком его нервировало.

Как и то, что из-за навалившихся на него дел они не увидятся до завтрашнего обеда — он планировал прибыть прямиком в Кафедральный Собор.

Все было бы значительно проще, если бы Агата принадлежала ему! От начала до конца. Тогда бы он не стал думать о том, что она будет делать в его отсутствие — вернее, с кем она проведет это время. Что будет ей угрожать и кто попытается ее у него украсть.

Он сможет ее защитить.

К тому же у него будет полное право смотреть на нее, слушать ее голос — остроумные ответы и смех на его замечания. Водить ее в театр — ее, а не принцессу Зарейна, порядком раздражавшую своими попытками с ним заигрывать. Показывать Агате красоты Стенстеда, наслаждаясь ее изумленным видом и неподдельным интересом. Открывать для нее мир, отправить ее учиться — в конце-то концов! — и следить, как из нее вырастает отличный маг.

Но не только это занимало его помыслы.

Он размышлял о том, что, заполучив ее, он сможет целовать ее сколько ему вздумается, а потом увлечь в постель, где она будет принадлежать только ему.

Последняя мысль оказалась настолько всеобъемлющей, что Джеймс все же подозвал лакея и попросил и ему плеснуть коньяка в стакан. Но исключительно для того, чтобы прийти в себя и приглушить разбушевавшееся воображение. То самое, которое подсказывало ему, насколько все отлично сложится, если Агата окажется в его постели.

Но он все еще собирался об этом поразмыслить.

Давно уже пообещал себе, что женится не под влиянием момента, а подойдет к своему браку трезво и рассудительно. Будет думать головой, а не взбунтовавшимися частями тела.

Но для того, чтобы жениться на Агате Дорсетт, сперва нужно было, чтобы на ней не захотел жениться его двоюродный брат, на отбор к которому она и приехала!

Потому что, несмотря на заверения Брайна и детские шрамы на их руках — когда они дали друг другу клятву, что никто и никогда не посмеет между ними встать, — факт оставался фактом.

Вернее, Агата до сих пор оставалась на отборе.

Брайн считал, что завтра ее отпустит архиепископ Плесби, но Джеймса почему-то терзали большие сомнения. От архиепископа можно было ожидать чего угодно — старый жук всегда был крайне непредсказуем!

До Кафедрального Собора я добиралась в одной карете с принцессой Элизой Визморской.

Когда нас собрали на дворцовом крыльце, она сама мне это предложила, и я с радостью согласилась. К тому же с нами напросилась еще и Тэль, постоянно державшаяся рядом со мной, на что Элиза, конечно же, дала свое согласие.

Это была спокойная, даже умиротворяющая поездка, которую мы провели не в разговорах, а в молитвах. Вернее, я нисколько не сомневалась в том, что мои подруги, закрыв глаза, обращались в своих помыслах к Богам или же к Святой Истонии, прося у Них защиты и не оставлять на четвертом испытании.

В отличие от них, я никак не могла сосредоточиться, и все мои попытки погрузиться в молитвы оказались тщетными. Слова вылетали из головы, а мысли путались. Вернее, они снова и снова возвращались к Джеймсу Стенвею и к тому, что произошло после нашего поцелуя в театре.