И я решительно свернула к театру, подумав, что самрита с оружием уж точно не пропустят без билета! Впрочем, как и меня.

Зато я привлеку внимание швейцаров, выстроившихся в два ряда на ступенях, приветствуя гостей. Неужели они бросят девушку в беде?!

Неожиданно я заметила четверых жандармов, но стоявших не у главного входа в театр, а у распахнутой боковой двери, и бежать к швейцарам сразу же передумала. Расстегнув форменные кители и сняв котелки, жандармы курили трубки, о чем-то переговариваясь.

На это я возликовала — какая удача, что их так много и сразу же в одном месте!

Кинулась было к ним — самрит, конечно же, не собирался отставать, — но, чем ближе я подбегала, тем все сильнее меня начинали терзать сомнения. Во-первых, их форма немного отличалась по цвету от той, которую носили в Аронделе, а во-вторых, пуговицы на кителе были совсем другими — уж в таком-то я разбиралась!

Впрочем, я все-таки добежала, решив попросить у них помощи, кем бы они ни оказались. Остановилась, пытаясь отдышаться и изложить свою просьбу, но тут из распахнутой боковой двери вывалился крупный, лысый и крайне недовольный мужчина, одетый во что-то, похожее на тогу, и приказал жандармам тотчас же заходить внутрь, иначе он уволит всех к демонам!..

Причем уволит так, что ни один приличный театр не возьмет! Если только в бродячие артисты, и будут они на сельских ярмарках скоморохами подрабатывать, а не актерами!..

— Актерами?! — выдохнула я в отчаянии, потому что мне все стало совершенно ясно.

Эти четверо, с понурым видом двинувшиеся к дверям, не были никакими жандармами, поэтому помогать они мне не станут. Они — актеры, и мне снова придется решать свою проблему самой.

— А вы кто такая, милочка?! Что вы здесь делаете?! — накинулся на меня лысый тип.

Впрочем, отвечать ему я не спешила. Вместо этого быстро оглянулась и отыскала глазами самрита. Вид фальшивых жандармом немного его остудил — зарейнец застыл на противоположной стороне улицы, но не спускал с меня глаз.

Как и лысый тип, тот тоже не спускал.

— Так, я все понял! Ну, наконец-то! — заявил мне, придя непонятно к какому выводу. После чего приказал: — А ну-ка, живо за мной!

Актеры тем временем уже исчезли в здании, и я снова кинула быстрый взгляд на самрита. Тот пересек улицу и теперь стоял неподалеку, делая вид, что изучает огромную афишу с плачущей девицей, вцепившейся в руку высокомерного вида мужчины.

«Покаяние Эннолии» — вот что было написано на плакате.

— Вы ко мне обращаетесь?! — отозвалась нервно, подумав, что оставаться снаружи мне нисколько не хочется. Лучше уж попасть в театр, даже если меня приняли за кого-то другого, а там я что-нибудь да придумаю!..

- К вам, к вам, милочка! — заявил мне лысый тип, после чего сразу же перешел на «ты». — Ты ведь от Милестина? Я давно просил кого-нибудь ко мне прислать, потому что в этой богадельне не осталось никого, кто мог бы нормально работать!.. Две сбежали с любовниками, еще две залетели, и что мне прикажете с вами делать? Цепями вас, что ли, к сцене приковать?!

— Не надо нас цепями! — на всякий случай отозвалась я, подумав, что этот экзальтированный тип, наверное, режиссер. Впрочем, я не слишком-то разбиралась в театральной кухне.

Тут он спохватился.

— Что мы тут встали?! Гримеры уже заждались!..

После чего забормотал что-то совсем уж непонятное о неразберихе и о том, что на премьеру пожаловали важные гости, а это такая ответственность, такая ответственность…

— Да-да! — решив ему подыграть, согласилась я. — Конечно же, это ответственность, я от Милестина, от кого же еще?! И это очень хорошо, что меня уже заждались гримеры! — после чего шмыгнула в распахнутую дверь, которую режиссер не замедлил закрыть за нашими спинами.

На это я вздохнула с явным облегчением, потому что начинавший терять терпение самрит остался снаружи.

Я же шла за режиссером по длинным, узким коридорам и пыталась придумать, в какой момент мне сбежать. А еще глазела по сторонам, уворачиваясь от спешащих актеров, порой в смешных и странных одеяниях, и от потных работников, перетаскивавших декорации.

Словно почувствовав, что я помышляю о побеге, режиссер вцепился в мою руку, словно краб своей клешней.

— Помни, милочка, интонации в голосе — трагические!.. — твердил он. — Там такая любовь, такая любовь… И такое наказание… Наказание за все ее грехи!

— За какие именно грехи? — осторожно поинтересовалась я.

— За грехи не только перед Богами, но и перед людьми! — возвестил режиссер. — Энносия полюбила неправильного человека. Мятежника, покусившегося на Истинную Династию, дарованную нам Святой Истонией. Вместо того чтобы сдать королевскому правосудию, она спрятала его от жандармов и выправила ему документы на другое имя. Но вместо благодарности он ее соблазнил, а потом бросил… Во втором акте ей приходится скрывать, что она носит под сердцем его дитя. А вы… Вы, ее подруги, пытаетесь отговорить Энносию, заявляя, что этот человек ей не пара. Вы в полнейшем отчаянии, потому что она не хочет вас слушать. Это в первом акте, милочка! Во втором акте вы тоже в отчаянии. — И тут же уставился на меня подозрительно. — Слова-то знаешь? Если нет, урежу зарплату!

На это я заверила режиссера, что слова я знаю — хотя я их не знала — и изобразить отчаяние мне не составит труда. Потому что сейчас пребывала в похожем состоянии.

— Десять минут! — заявил он, затолкав меня в полутемную комнатушку. — Через десять минут на выход, так что пошевеливайтесь, криворукие! — с такими словами режиссер обратился к двум угрожающего вида и пышной комплекции женщинам, которые, «вдохновленные» его приказом, тут же накинулись на меня и принялись раздевать.

Сперва я думала сопротивляться, но затем решила, что в гриме и одежде впавшей в отчаяние подруги бедной Энносии я как раз смогу выскользнуть из театра незамеченной.

Если самрит караулит меня у здания, то это поможет мне скрыться.

Поэтому покорно позволила стянуть с себя дорожный наряд, оставшись в одной сорочке. Но вместо платья на меня накинули темно-серое рубище — до пят, но с большим, даже огромным вырезом на груди. Не успела я возмутиться, как из моей прически — час работы моих горничных — стали вытаскивать заколки, и уже очень скоро темная копна волос упала на мои плечи.

— Это еще что такое?! — спросила я у гримерш.

— Это что такое?! — с такими же словами накинулся на меня режиссер, ворвавшийся в гримерную. — Прошло целых семь минут!

— Вы же давали мне десять!

— Сейчас же на сцену, немедленно!.. — завопил он.

— В этом?! — изумилась я.

— А в чем же еще? — и, снова вцепившись мне в руку, потащил за собой.

Возле дверей гримерной, оказалось, нас уже поджидали еще две скучающие и такие же взлохмаченные девушки в похожих рубищах.