из виду, но лицо его я успел запомнить. Встречу в другой раз — не перепутаю.

[1] Эфон — орел, который, согласно греческим легендам, клевал печень Прометея.

Глава 26

Клейст обнаружился в салоне для курящих, при том, что сам он с папиросой или сигарой ни разу замечен не был. Зато был уже изрядно навеселе.

— Познакомьтесь, господа! — представил он меня своим собутыльникам и сокурильникам. — Владимир Антонович Стриженов, гениальный гонщик и не менее гениальный конструктор. Его идеи, вне всякого сомнения, опережают своё время. Даже на нашем старом мобиле проиграть было бы трудно. Но с новой машиной это просто невозможно, разве что вовсе не выходить на старт.

— Хотелось бы взглянуть на вашу хвалёную «Молнию».

Лощеный толстяк, словно бы сошедший с карикатур про капиталистов, выразил, видимо, общее пожелание.

— Увы, господа, — разочаровал я честную компанию, одновременно пихая Клейста в бок, — сейчас это никак невозможно. Мобиль едет поездом и прибудет в Санкт-Петербург непосредственно перед гонками. А вот после соревнований милости просим. И посмотреть, и, может, даже прокатиться.

— Я тоже не прочь прокатиться на вашей «Молнии», господин Стриженов.

Голос раздался у дверей, за моей спиной. Я поспешил обернуться и тут же склонился в почтительном поклоне, как и все прочие.

— Ваше высочество, я рад, что вы заинтересовались нашей с Николаем Генриховичем конструкцией. К сожалению, сейчас вы можете прокатиться лишь на первом варианте мобиля. Но даже он разительно отличается от всего, что имеется даже у самых передовых фирм, в лучшую сторону. На этой машине мы выиграли не одну гонку. А сейчас, после определенной доработки, она стала ещё совершеннее.

— И где она сейчас, эта ваша «Молния»? — с интересом спросил великий князь.

— Где-то здесь, мы с господином Клейстом приехали на ней на бал. А куда её отогнали слуги, я не знаю.

— В таком случае, идемте.

Александр отдал распоряжения своей свите, и люди поспешили их выполнять. Очевидно, искать «Молнию» на обширной стоянке для гостей. Сам же великий князь неспешно продефилировал следом, по пути кому-то кивая, с кем-то перебрасываясь парой слов. Мы с Клейстом переглянулись и присоединились к свите.

До стоянки процессия двигалась минут двадцать. До окончания перерыва оставалось сравнительно немного времени, и я чувствовал некоторую неловкость: обещал девушкам танцы, а сам отлыниваю. Но демонстрация «Молнии» великому князю была намного важнее всех девушек вместе взятых.

На стоянке наш мобиль выделялся среди десятков прочих так же, как выделяется боевой клинок среди своих парадно-декоративных собратьев. Рядом с ним, что ожидалось, стояли посланцы Александра и, чего не ожидалось, несколько охранников, сноровисто пакующих пару подозрительных личностей.

— Кто такие? Откуда взялись? — задал Александр логичные вопросы охране.

— Кто-неизвестно, не отвечают. Хотели вот к этому мобилю, — усатый охранник указал на «Молнию», — бонбу прикрутить.

В толпе свитских зашептались: как так? Покушение на великого князя?

Я, сопоставив недавно виденное лицо и попытку диверсии, имел другое мнение, но лезть с ним не стал. За покушение на члена императорской семьи кара совсем иная, и нанятые задёшево исполнители быстрее покаются и расколются.

Так и случилось. Двое татей, услыхав, под какую статью подпадают, принялись кричать, что, мол, ни сном, ни духом, и в мыслях не держали. И что даже предположить не могли, что такое высокое лицо соизволит прокатиться на таком нищенском аппарате. В общем, выразили полнейшее желание сотрудничать со следствием. И в самом деле: получить несколько лет каторги за двух мещан или повешение за великого князя — две большие разницы.

Перед Александром пришлось извиниться: мол, неизвестно, что натворили с мобилем нехорошие дяди, надо бы всё проверить. Клейст взялся закончить проверку к концу бала и обеспечить безопасный тест-драйв, но настроение покататься уже ушло, и хозяин бала заявил: мол, он прокатится на новой «Молнии» после окончания гонок.

После этого великий князь удалился вместе со свитой, Клейст остался возле мобиля искать возможные повреждения, а я вернулся в бальную залу. Тут уже вовсю начали танцевать, и Аннушка Лебедева вовсю крутила головой, выискивая меня взглядом.

Я тут же обнаружился, пригласил девочку, и едва мы закружились в вальсе, как мне тут же попеняли:

— Владимир Антонович, как вы могли так поступить! Ведь вы едва не пропустили танец!

— Прошу прощения, Анна Николаевна, но меня задержал его высочество Александр Михайлович, — сказал я чистую правду.

— Ах, — на лице барышни тут же отобразилось неподдельное восхищение. — Вы беседовали с самим великим князем! В таком случае, я охотно извиняю вас, это и впрямь уважительный повод.

Взгляд девицы Лебедевой, и без того весьма благосклонный, стал и вовсе восторженным. Было ясно, что эта особа, вкупе с её мамашей, явно нацелилась меня заарканить и окольцевать. Я же не без оснований опасался столь предприимчивых и деятельных женщин, и потому, едва закончилась музыка, сопроводил Аннушку к её матери и тут же улизнул, прикрывшись обязательствами перед другими барышнями.

Кружась то с одной, то с другой девицей, я поражался, насколько типовыми, однообразными были все разговоры во время танца. Словно бы имелся список тем, которые прилично поддерживать. И ни шагу в сторону! А ведь эти танцы изначально служили именно этому: в приватной беседе поближе познакомиться, задать интересующие вопросы и получить на них ответы. А не это вот всё: «Ах, в Петербурге сегодня пасмурно», «Ах, левретка государыни захворала» и прочее подобное. На фоне этого даже Аннушка Лебедева выглядела образцом красноречия, а Елизавета Огинская и вовсе оказывалась на недосягаемой высоте. Исполнив обязательную программу, я подошел к Карамышевым. Мне хотелось поговорить с Елизаветой. А пуще того, напроситься на визит: пусть и под бдительным присмотром, но пообщаться с интересной девушкой.

Желания мои имели вполне практическую основу. Я никак не мог представить, что у меня в доме поселится женщина, которая иначе, как о погоде и левретке говорить не может, и не интересуется ничем кроме трех немецких «К[1]». Ах да, ещё в круг её интересов попадают разорительные наряды и балы. И чем такое существо отличается от той же левретки, только говорящей? А Елизавета Петровна имела — это было видно — достаточно ума, чтобы увлекаться чем-то еще, и при этом сохранять здоровый практицизм. Возможно, с ней будет сложнее, но зато не будет скучно.

В ожидании закрытия бала я перебрасывался нейтральными фразами с тётушкой, с её дочерьми, с Елизаветой. Наконец, появился Александр Михайлович с супругой. Занял