— Деревня, судя по условным указателям, — прочёл название Моня.

— Зачуханное глухое местечко, — подтвердил Зигмантович. — И какого чёрта туда занесло птенцов Сансона?

— Что? — не понял Моня.

— Так я. Для себя. Московских наших заказчиков вспомнил. Не хватает им столицы, в глубинку империи двинулись.

— Сегодня сеанс? — спросил Моня, когда, закончив, они улеглись по своим рундукам.

— А чего нам здесь торчать? Тем более Школяр опять меня крутил по городу, будто хвост сбивая, пока к нужному месту доставил. Хорошо, что приятель терпеливым оказался, дождался.

— Кому мы-то перешли дорогу? — маслиновые глаза Мони блестели от влаги и тревоги. — Мы ж творим добрые дела.

— Дело не в этом, — задумчиво ответил Зигмантович. — Мы с тобой, любезный Эммануил, играем в другой команде, оказались на другой стороне. Вот в этом и скрыта опасность.

— Полагаю, уважаемый Альфред Самуилович, — продолжал настаивать чувствительный Моня, — это первый и последний такой наш вояж? У меня всё время раскалывается голова от боли и ноет сердце от тревоги. Если что случится, Циля не перенесёт.

— Безусловно, мой друг, безусловно, — заверил его Зигмантович. — После обеда здесь же ты демонстрируешь сеанс великого чуда, а вечером на кладбище делаем эксгумацию обоих покойников. И всё! Наша работа завершена.

— Эксгумацию? — ужаснулся Моня. — Но раньше мы обходились без этого! Нам верили.

— То был другой народ, Эммануил, — осуждающе покачал головой Зигмантович. — Эти не верят на слово. Даже на великое слово великого экстрасенса! Деньги — товар, вот формула их взаимоотношений! Капитализм и дикие, нищие духом люди…

— Но это может занять всю ночь! Они не закончат, пока не опознают! — Моня схватился за голову и побледнел. — Боюсь, моя нервная система этого не перенесёт…

— Всё будет хорошо, мой друг, — погладил участливо его холодную руку Зигмантович. — Не забывайте, сколько мы зарабатываем на этом, и сердце ваше успокоится.

Тем и завершился вечер, который плавно перешёл в позднюю ночь. Но прежде ярким и впечатляющим был сверхъестественный сеанс суперчеловека Эммануила Ясновидящего, когда он, в блестящие одежды облачившись, со сверкающими глазами, горящими неистовыми огнями в пугающей темноте каюты, при двух свечах, начал творить чудо, то кидаясь в один угол, то в другой, то приседая на пол, то вознося руки вверх, твердя на непонятном языке зловещие заклинания. Прося и приказывая, Моня провозгласил, что тех, кого ищут, в живых нет. И тут же мгновенно погасли обе свечи, словно последнее присутствие живого покинуло каюту. Глазеющая публика обмерла, лишь Зигмантович хранил достоинство. На Боцмана нельзя было смотреть: тот, белый, словно мел, прижался к стене и поэтому ещё удерживался на ногах.

Но, помолчав немного, Ясновидящий, уставившись в одно место на глобусе, вдруг дико вскрикнул, изобразил озарение, вцепился в голову, и, разрезая темноту, из его глаз протянулся тонкий яркий лучик-игла, который твёрдо упёрся в неведомую никому точку на глобусе.

— Вижу! — вскричал Ясновидящий Эммануил окрепшим голосом. — Вот их души, слетевшие с этих двух свеч на небеса, но тела — на нашей земле-матушке! Их трупы в могилах!

И вновь закрутился, засвиристел, даже запрыгал по каюте, пугая присутствующих, пока не замер возле большой карты области на стене, где снова схватился руками за глаза, завопил от боли и усилий, пока тот же луч-игла не выскочил из его глаза и не упёрся в карту. Она даже задымилась в том месте, где упирался зловещий луч. После этого Ясновидящий взмахнул руками, испустил вопль, утёрся и рухнул на пол. Силы оставили его.

— Что с ними? — вцепился в Зигмантовича Школяр, тыча в лежащего Моню и Боцмана, минутой раньше сваленного той же таинственной силой.

— Он коснулся того, кого искал. А прикосновение живого к мёртвому заканчивается по-разному.

— Так что же, он умер? — ужаснулся очнувшийся Боцман.

— Нам срочно надо его покинуть. Его борьба со злом продолжается, — начал подталкивать к дверям каюты обоих Зигмантович. — Мы вернёмся сюда не раньше чем через полчаса. Тогда всё будет ясно.

Уговаривать зрителей нужды не было, оба, словно зайцы, выпрыгнули наружу. Зигмантович вышел следом и, прислонившись к двери, встал на страже.

— И мы ему ничем не поможем? — Глаза у Боцмана слезились.

— Мы сейчас бессильны, — жёстко отрезал Зигмантович. — Но я думаю, он справится. Если, конечно, тёмные силы, которые унесли жизни тех двоих, не гуляют поблизости. Они, несомненно, препятствую этому.

— Почему? — подозрительно спросил Школяр: он не был таким впечатлительным, как его старый слезливый товарищ, и относительный порядок в своей психике сумел сохранить.

— Потому, что они ещё живы! — грозно сказал Зигмантович. — А души остались неотомщёнными и гневно протестуют.

— И он знает, кто это сделал? — кивнул Школяр на закрытую дверь каюты.

— Знает и расскажет, если победит!

— Сколько же вам платят за это? — высунулся любопытный Боцман.

— О Боже! — воздел в потолок руки Зигмантович. — Вот благодарность чуду! Вот оно — ничтожество и мерзость людей!

Но, сменив гнев на милость, он наконец снизошёл опустить очи, полные скорби и тоски, на ничтожество:

— Милейший Боцман, мы никогда не назначаем цену. Это не входит в наши цели. Чудо, дарованное Ясновидящему Господом, неоценимо! И не нам его измерять.

— Как? — не выдержал даже поражённый Школяр. — Вы бессребреники?

— Да, — скромно опустил глаза Альфред Самуилович. — Мы довольствуемся тем, чем нас сами наградят люди. Господь учил: дают — бери.

Когда братва по команде Зигмантовича с опаской и любопытством вошла в каюту, Ясновидящий всё лежал распростёртым на полу. Зигмантович приложил ухо к его груди и произнёс загробным тоном:

— Великий приходит в себя. Но потребуется ещё не менее часа, чтобы он восстановился полностью. Вас же попрошу готовиться. Нужны крепкие люди, охрана и всё необходимое для рытья и транспортировки двух трупов. Настанет ночь, когда вы управитесь, а вам, я полагаю, надо ещё опознать своих?

— А как же?.. — удивился Школяр.

— Я предвидел. Но не сюда же вы их привезёте? — недоумевал Зигмантович. — Здесь место стало святым, сюда запрещено мёртвым грешникам.

— Найдём, пожалуй, место несчастным, — буркнул Боцман, — можно их пока ко мне домой, Михалыч?

Школяр, не возражая, кивнул головой и уставился на Зигмантовича:

— А вы, любезные гости, на эксгумации присутствовать не желаете?

— Омоете, в церкви отпоёте, только тогда. И то можно лишь мне. Ясновидящему всё это запрещено. Он и так сегодня вошёл в такую нирвану и бился с такой великой чернью с того света, что едва дышит. Лучше помогите мне уложить его на рундук и потеплее накройте. Он весь холодный.

— Что так? — не унимаясь, любопытствовал Боцман.

— Тяжек его труд, — скорбно констатировал Зигмантович и с большой любовью склонил голову на грудь безмолвствующего ученика. — Такой