— В двенадцати районах партийцы, как вы их именуете, держат осаду и не собираются передавать здания и имущество?

— Наш обком, считай, тринадцатый, — буркнул Стоногин.

— А вы?

— А мы отберём всё у кровопийц! — хлопнул по столу Стоногин.

— Ну какие же они кровопийцы?

— Из нас, судей, кровь пили и нервы мотали! Телефонное право создали! Этого так надо судить, тому столько отвесить!.. Это нас-то, судебную власть — вторую власть в стране!.. А в цивилизованных странах — первую! Мы Америку клянём почём зря, критикуем, а там судья самого президента на четыре точки ставит и суд над ним вершит! А у нас?..

— А у нас?

— Ты что же, Данила Павлович, не знаешь, в каких хибарах и развалюхах суды ютятся, а зарплату какую получают? Нищенскую! Да что там зарплата, терпели бы, тут другое одолевает: на конверты, чтобы повестки участникам процессов отправить, денег нет. Спонсоров ищем! Это дело? Зато спрос, как с ямщика. За приговор, если не тот вынесет судья, ему выговор по партийной линии. А следом — жёлтый билет в зубы и тикай на все четыре стороны!

— Так-то оно так…

— Ну и что теперь, прокурор? Протест писать будешь или представление?

— Я историю-то зачем вспомнил… Ту, о которой речь завёл.

— Интересно.

— Романчик Стивенсона читал в детстве. Был такой английский писатель.

— Для детишек? Ты что-то не о том, прокурор.

— Да-да. О пиратах. «Остров сокровищ» называется.

— О пиратах? Это ты их с нами, судьями, сравниваешь! — побагровел Стоногин.

— Ну что вы. Вы все очень симпатичные ребятки, — грустно улыбнулся Ковшов. — Я речь веду о песне, которую они там пели. Вроде как гимн.

— Ну-ну.

— Пятнадцать человек на сундук мертвеца, — пропел Ковшов. — Ну и так далее.

— Я не понял, при чём здесь это?

— Там пираты смертельную драчку устроили из-за этого сундука мертвеца…

— И чего?

— И все полегли на этом сундуке. Там пятнадцать, а у вас тринадцать…

— Ну и что?

— Ничего. Совпадение… — Ковшов оглядел приунывших судей. — Не к месту вспомнилась песенка.

— Тринадцать, значит? — набухало краснотой лицо Стоногина.

— Так получается.

— Ты всё путаешь, прокурор, и много на себя берёшь! — Стоногин даже вскочил на ноги. — Там пираты, беспредел!..

— А здесь советские судьи делят шкуру своего бывшего хозяина, — тоже поднялся Ковшов и прямо глянул в глаза заместителя. — Причём хозяин — мертвец.

— Тебя послушать…

— Я к слову. Ассоциации, знаешь ли.

— Несравнимо! Мы действуем на основании указа президента. Правда, его нет ещё, но, я уверен, завтра придёт почтой!

— А я что говорю?.. Ассоциации, не более того.

— Романтик ты, Данила Павлович. А я, выходит, прагматик.

— А ты ничего не перепутал, Владимир Николаевич?

— С волками жить — по-волчьи грызть.

— Интересная судейская стратегия…

— С партийцами так. Выжигать их калёным железом!

— Закон подмять?

— А что? Им можно было?

— Это уже знакомо. И тебе известно, чем кончилось на днях в столице…

С этими словами Ковшов и откланялся, а к вечеру «забастовка» судей прекратилась.

Два творческих жулика

Ночью Моне не давал спать беспокойный лай собак. Откуда их здесь, на пустыре, у берега рядом с баркасом, собралось в таком количестве, он не мог понять. Его ворчание по поводу приёма, кряхтенье от спанья на жёстком рундуке, где всё жалило бока, горестные вздохи из-за возможных блох, наконец, разбудили и Альфреда Самуиловича, который больше притворялся, нежели дремал, так как сразу поднял голову, аккуратно повязанную батистовым шейным платком, чтобы не сбить причёски.

— Не спится на новом месте?

— Какой тут сон? Собаки — черти!

— Это ты зря. Их сюда, я догадываюсь, Боцман специально нагнал да на цепи к баркасу посадил.

— Зачем же?

— Не догадываешься?

Моня удивлённо качнул тяжёлой больной головой.

— Их нагнали для нашей безопасности. Чтобы слышно было. Если кто задумает подобраться, они предупредят лаем.

— Вы меня успокоили, только нам-то как спать? И потом, они всё время брешут, не переставая. Что же получается, бандиты уже рядом?

— Нет. Это у них простой брёх. На людей они особый голос подают. Не приведи господи!

Оба надолго замолчали. Моня теперь внимательно изучал лай каждой шавки, но различий особых не отметил и к рассвету, измученный тревогами, всё-таки заснул, но тут же открыл глаза от прикосновения Зигмантовича.

— Извини, Эммануил, — сказал тот, — я полагал, ты так и не спишь.

— Да-да… — спросонья не сразу возвращался в действительность Моня, озираясь по сторонам.

На потолке горела тусклая лампочка, зажжённая Боцманом на всю ночь. Гасить он её не велел, уходя к себе в соседний кубрик.

— Пока мы одни, — присел к нему на рундук Зигмантович, — надо переговорить по сегодняшнему дню.

Моня попытался подняться, но был спеленут одеялом и придавлен приятелем.

— Лежи, лежи, — успокоил его тот. — С учётом чрезвычайной обстановки, которую мы с тобой, милейший друг, здесь неожиданно встретили, тикать нам отсюда следует как можно скорее, риск нам ни к чему. Мы — люди искусства и к уголовным разборкам никакого отношения не имели и не имеем.

Моня лишь моргал. Что он мог сказать?

— Раз уж я втянул тебя в эту историю, мне держать ответ. Но! — Альфред Самуилович поднял палец вверх, это был его любимый жест, означающий для собеседника знак повышенного внимания. — Но меня тоже нисколько не привлекает кончить жизнь здесь, на дне какой-нибудь гнилой речушки.

Моня заворочался, застонал, как всякая тонкая натура.

— У них здесь до сих пор водятся раки. Страшно представить, что тебя начнут терзать эти твари своими клешнями.

Моня, уже не сдерживаясь, издал стон.

— Можно было бы и не ходить никуда, — ободрил его Зигмантович. — Мы и так достаточно знаем, чтобы найти этим лохам трупы бандюганов. Я не сидел на месте, когда ты с любезной Цилей повышал культурный уровень в оперетках. Местные друзья из ментовки мне наводку дали. Но мы же, Эммануил, люди необычного искусства! Чтобы у дерьма уголовного не возникло никаких подозрений, я попрошу свозить меня в один зачуханный магазинчик. Но! — Он опять вздел палец, словно апостол. — Но. Кроме того, что для виду я приобрету там карту этой области, на которой ты своим перстом укажешь место, мне необходимо маленькое свиданьице. Я никогда не рискую, Эммануил! Тот никчёмный человечек мне подтвердит, что к нашему визиту ничего не изменилось и пропавшие покойнички нас ждут.

— Вы гений, Альфред Самуилович! — только и успел сказать Моня, как дверь в кубрик отворилась и Боцман, их страж и слуга на баркасе, появился на пороге.

Гости переглянулись, обоих не миновала опасливая догадка, что старик давно уж стоял за дверью, так как никаких шагов они