И хотя Альдред запретил себе, интерес взял своё. Он спросил:

— Кто ты вообще такой?

Глава 10-2. Намёки

Цанци осёкся.

— Обыкновенный бездомный, — стушевавшись, пожал плечами люмпен.

— Но ты явно не родился в Клоаке, — намекнул Флэй. — До этого же у тебя была… нормальная жизнь.

— А-а-а! — Маттео осенило. — Я уж думал, Вы не спросите, юный инквизитор.

В следующий же миг ренегат пожалел о своём любопытстве.

— Вообще-то я был уважаемым человеком… Из мелких саргузских дворян, — заговорил живо Цанци. Было видно, ему нравилось болтать о себе.

«Ну началось, — думал дезертир. — У меня было всё. А потом друг предложил мне посмолить дурман…»

Отнюдь. Всё оказалось не так прозаично.

— Я хотел стать преподавателем. Родителям эта идея нравилась. Им очень хотелось, чтоб их сын обладал просветительскими компетенциями. Окончил академию с отличием. Профиль — точные науки. А после аспирантуры взяли в наш, местный университет. Школярам, то бишь, преподавал. Физику, в основном. Ещё механику. Глядишь, кто-нибудь из них бы сумел со временем объяснить, почему мир устроен так, а не эдак. Не с точки зрения религии.

«Ага. Значит, ему дурман предложили раскурить студенты…»

— Всё шло хорошо, пока нам выплачивали жалование с учётом подъёмных. Сам Герцог спонсировал развитие науки в своей вотчине. Только вот всё это было не более чем прикормом. Чиновники хотели выработать у молодых экспертов привычку к преподаванию, вот и задаривали деньгами. Не шибко большими, но вменяемыми. Я привык тратить на жизнь столько-то. А потом всё резко оборвали.

Он хмыкнул, пряча глаза.

— Новый учебный год начался. Я отработал месяц. Получил жалование. Втрое меньше обычного. Точную сумму я уже не назову. В конце концов, и деньги сами по себе у нас подешевели с тех пор.

— Сколько примерно чего?

— Хм. Ну… если раньше я мог хоть как-то сводить концы с концами, снимать квартирёшку недалеко от университета, есть более-менее сытно, во что-то сносное одеваться, то всё это в одночасье рухнуло. Даже на аренду не наскоблил. Вот и уволился. От греха подальше. Это было самое разумное, что я мог сделать.

— И дальше всё по наклонной, да? — понимал Альдред.

— Взял себе покурить. Впервые. Ну и выпить ещё до кучи. А как иначе-то? Я жил вальяжно, пока рос и учился. Жил скромно, когда преподавал. Но жить бедно — уж увольте. С теми деньгами, которые я получил последними, на счастливую жизнь рассчитывать не стоит. Никакой семьи, никаких детей. И ведь я мужчина, в конце-то концов! Никакая знатная дама на меня не позарилась бы. Я ученый человек, а не красавчик-ловелас. Клетушка пять на два, на дубильню вид из окна, чёрствый хлеб — вот и вся перспектива. Так жить я не собирался…

— Зато теперь живёшь никак, — жестоко заключил Флэй.

— Вы ошибаетесь, юный инквизитор. Не понять Вам человека, который всю жизнь отдал благому делу, а об него вытерли ноги. Человек знания должен быть оценен высоко. Ибо он — несет свет. И должен его источать. Разве подрастающие умы будут внимать ему, впитывать в себя свет, если перед ними вещает посмешище в дырявой одежке? О, нет! Им будет ясно видно по нему: знания не приносят практической пользы, не приносят денег. Они — для неудачников. Голодных, обозлённых, безумных, которые дальше механики не видят. От гнилого плода — безжизненные семена.

— Разве тебя не должны были подстраховать твои родители, старик?

— Ну да, ну да… Так бы и случилось. Будь я первым сыном. Вторых, третьих и дальше по списку — вышвыривают на мороз. Маленько вкладываются, а дальше — уже сам крутись. От меня бы отреклись, едва я постучался бы в дверь. Так что Джузеппе — вот, кому всё досталось: имение, виноградники, винокурня, семейный счёт в банке. А я и мои братья — нас раскидало, кого куда. Я вот здесь.

— Университет мог тебя снабжать хоть какими-то деньгами, — призадумался Флэй.

— Чтоб я просто не сдох или был всегда лишь близок к тому? О, нет, синьор! Это не для меня. Общество меня сожрало. Переварило. Высрало в отстойник. Так тому и быть. Можете считать это моим протестом.

Альдред рассмеялся.

«Вроде бы взрослый человек. А речи из него льются, как из сварливого отрока».

Тогда ренегат и не подумал, насколько они схожи. Просто у дезертира имелся шанс выйти из крысиных бегов победителем.

У профессора — нет. Причина проста: ввиду ограниченности собственных убеждений, отсутствия всякой мобильности.

— Я сделал всё, чтобы выбить себе место под солнцем. Но для таких, как я, уголок не выделили. Есть те, кто отбросил собственное достоинство — те преподают, перебиваются с хлеба на воду. Вот на них всё и держится. Послушные рабы.

— Это люди идеи, стоит понимать. Можно было, на худой конец, податься в рабочие. Ремесленники. С твоей-то грамотностью, — подавал дезертир пищу для размышлений. Напрасно. — Частные уроки никто не отменял.

— Много Вы понимаете, синьор! Так просто не должно быть! Иначе смысл через тернии к звёздам продираться? В конце концов, я всё еще дворянин. А дворяне — либо на коне, либо по уши в дерьме.

«Знатно у него накипело за эти годы…»

— Ну, тебе виднее.

— Я не такой, как мои коллеги. Преподаватели нужны. Но они и не подумают пикнуть, возмутиться. Зря. Очень и очень зря. Если бы всё было иначе, может, и на улице таких, как я, засияло солнце. А так… Пока народ молчит, ничто не поменяется. Да и плевать. Я гол, как сокол. Зато свободен. Благо, есть дурман. Благодаря ему я держусь.

«Каждому своё. Кто-то встречает сопротивление и пересиливает реальность. Кого-то она губит и вынуждает забыться. Дурман, пойло, надрывное веселье до тошноты…»

— Ты бездомный, — напоминал Флэй. — Причем бездомный по своей воле.

Предатель не питал жалости к бродяге-профессору. Судьба Маттео Цанци его нисколько не трогала. Они — чужие друг другу люди. Даром что оба показали зубы обществу, которое их кормило и спать укладывало.

И всё же, в который раз Альдред убедился: Равновесный Мир поломан. Впрочем, ему и неоткуда было знать, как можно жить по-другому. Чтоб и нашим, и вашим. Только родился, а его жизни уже назначили цену.

Эрудит вздохнул опечаленно. Махнул рукой. Видать, никто, сколько бы тот ни втолковывал кому-либо, не мог его понять по-настоящему.

— Ай, забудьте, синьор. Что толку с Вами об этом говорить… Вы прекрасно встроились в общественный строй. Длинный сольдо, престиж, уважение, трепет. На фоне Вас я — просто грибок на теле Города.

Разуверять бродягу ренегат