куда, спрашивается, идти? — встрял Кирилл. — Туда, куда стрелки указывают? Но там ведь ничего нет. Сплошной чёрный песок. Лично я думаю, это какой-то обман. Очередная попытка выманить нас.

— Согласен, — буркнул Прапор.

Кеша слушал их, и ему было не по себе. А ещё эти непонятные слова на песке… И рассказ девочка вызвал смятение. Какой ещё бледный двухголовый человек? Что за бред? Расспросить бы обо всём этом Хесса, вот только до ночи с ним связи не будет. Кеша сейчас одно чётко сознавал: что-то не так. Что-то идёт не по плану. И его не меньше остальных тревожил вопрос: кто, чёрт возьми, написал «Идите и убейте!..» на песке?

Борис измождённо провёл ладонью по своему лицу.

— У меня башка сейчас вообще не соображает. Я — спать. Не то прямо здесь рухну.

— Думаю, нам всем нужно отдохнуть, — кивнул Прапор.

Эти слова вызвали у Кирилла тоскливую зависть. Много он сейчас отдал бы, лишь бы уснуть и не видеть снов. Глаза слипались, энергия была почти на нуле, в голове какая-то муть плескалась, а перед мысленным взором всё чаще появлялся шприц, наполненный зелёной субстанцией. Шприц будто бы говорил со злорадством: «Ты долго не продержишься, парень. С нетерпением жду тебя в стране грёз».

Кирилл не раз пытался себя убедить, что глупо бояться какого-то образа из сна — это ведь не настоящий шприц и в нём не настоящая наркота. И Эльза из сна всего лишь плод воображения. Пытался убедить, но не получалось. В его подсознании горел огонёк понимания, что засыпать нельзя, иначе случится нечто непоправимое. Иначе безумный наркоман вернётся и… хорошо, если пострадает только он сам. Нужно кофе! Кружка крепкого напитка сейчас была бы очень кстати. Жаль мало его осталось — та баночка, что вчера дал Виталий, почти опустела.

Все направились к зелёному дому. Когда входили во двор, неподалёку послышался голос Валерия. Он звал жену плаксиво, жалобно и уже почти безнадёжно.

Глава двадцатая

Сидя на полу, Гена слушал голос тёщи. Она шептала:

— Бедный, бедный мальчик… Это дурачьё пытается во всём винить тебя. Как же это подло. А главный подлец — старик с пистолетом. Я видела, как он на тебя смотрел. Как на полное ничтожество. Старик был бы рад, если бы ты погиб.

— Я его ненавижу! — заскулил Гена, глядя в угол комнаты, где сгустился мрак. — Я ещё никого так не ненавидел, Анастасия Марковна. Никого!

— Ты и должен его ненавидеть, — шептал голос. — Ненависть сейчас твоя лучшая подруга. Только она поможет тебе выжить. Уверена, старик с пистолетом ещё пожалеет, что обидел тебя. Он ведь пожалеет, я права?

Гена вытер рукавом соплю под носом и кивнул.

— Пожалеет, Анастасия Марковна. Он больше никогда меня не обидит.

— Бедный, бедный мальчик… Мы вместе накажем подлого старика, но сделаем это позже, когда придёт время. А сейчас спи. Я сделаю так, что тебе приснится самый прекрасный сон в твоей жизни.

— Правда? — промямлил Гена.

— Никогда не сомневайся в моих словах. Спи, несчастный маленький мальчик, спи…

Гена свернулся калачиком возле разлагающегося трупа и почти сразу же уснул. Он улыбался, похрапывая, ведь ему, как и обещала Анастасия Марковна, привиделось кое-что прекрасное.

Огромным топором он рубил головы Прапору, Кириллу, Виталию, Борису… Головы чудесным образом отрастали, и Гена их рубил, рубил, рубил. Снова и снова. Он наслаждался процессом, ему хотелось делать это целую вечность.

* * *

— У тебя заживает крылышко? — обратилась к галке Капелька. Она только что поменяла в коробке подстилку из газет, насыпала пшена. — Ну, ничего, ничего, скоро заживёт. Я тоже однажды руку сломала, когда с качелей спедалировала. Ну, не совсем сломала, если честно. Там кость вот здесь треснула, — она ткнула пальцем в своё предплечье. — Знаешь, как больно было! Я даже заплакала. Вообще-то я редко плачу, но тогда не смогла удержаться. И обидно ещё было. Там мальчишка один рыжий… Он смеялся. Смеялся, как дурак. Как будто это смешно, когда кто-то с качелей падает. В общем, я не только от боли, но и от обиды расплакалась. А потом мама этого рыжего подбежала и такой ему подзатыльник отвесила! Тут уж я перестала плакать и сама чуть не засмеялась. А рука скоро зажила. И твоё крылышко, Звёздочка, заживёт, вот увидишь. Мама говорит, что нельзя кому-то что-то обещать, если полностью не уверена. Наверное, это правильно. Мама всегда говорит правильно. Но я уверена, а потому обещаю: ты полетишь. Замашешь крылышками и полетишь, как раньше. И на небе станет одной звёздочкой больше.

Она с горечью подумала, что даже когда птица поправится, лететь здесь ей всё равно некуда. Кругом пустыня. Однако вслух Капелька это ни за что не произнесла бы, как будто галка по имени Звёздочка могла её понять и расстроиться.

— Всё будет хорошо, — сказала Капелька.

Галка дремала в коробке, но вдруг встрепенулась, а потом как-то неестественно медленно, совсем не по-птичьи, повернула голову и уставилась на девочку. Капелька обомлела — в глазах Звёздочки загорались и гасли жёлтые искры. Клюв открылся и закрылся, словно в попытке что-то сказать, по перьям пробежала рябь.

Капельке казалось, что сейчас не птица на неё смотрит, а кто-то иной, непонятный, чуждый. Смотрит и как будто изучает. Взгляд галки был внимательный, жёлтые искры в глазах продолжали загораться и гаснуть.

Внезапно птица снова встрепенулась, потом отвернулась, нахохлилась, прижалась к стенке коробки и закрыла глаза. Задремала.

Прошло не меньше минуты, прежде чем Капелька пришла в себя и задалась вопросом: что это было? Ну не могло же её почудиться? Или могло? Её начали одолевать сомнения. Она осторожно прикоснулась к птице.

— Звёздочка, проснись.

Галка открыла совершенно обычные птичьи глаза, поворочалась, устраиваясь поудобней, и опять задремала. Капелька уже более смело погладила ей по шейке. Произнесла шёпотом:

— Может мне правда показалось, а?

Но она решила всё равно рассказать о случившемся маме и остальным. Уже убедилась, что скрывать ничего нельзя. А взрослые разберутся важно это или нет.

— Ты, Звёздочка, не бойся, — сказала она, приблизив лицо к коробке. — Я всё им расскажу, но ты не должна бояться. Я не дам тебя в обиду, так и знай.

* * *

Прежде чем уснуть, Борис пожелал, чтобы ему не привиделись во сне круглая сцена и чудовищные хари во мраке. Ему просто хотелось на время провалиться в небытие, полностью забыться часов на пять-шесть.

Однако без сновидений не обошлось.

Сначала привиделся растущий ядерный гриб. Из облака плазмы выдавливались лица. Тысячи лиц. Они были одинаковые,