mea (Вот моя Африка). Юного Завадовского поразили строфы, посвященные африканскому городу Тимбукту:

И жемчужиной дивной, конечно, означен

Будет город сияющих крыш, Тимбукту…[211]

Тимбукту стал городом его мечты. В июне 1922-го он и несколько его друзей поклялись, что ровно через десять лет они встретятся там, у главного колодца.

Юрий Николаевич клятву сдержал. Поступил в Парижскую школу живых восточных языков, окончил ее в 1931-м, и отправился в Африку. Несколько лет работал в Сахаре. А потом, в Москве, издал очерки об арабских диалектах Северной Африки.

Напомнил мне апокалиптическую концовку стихотворения «Сахара»:

И когда, наконец, корабли марсиан

У земного окажутся шара,

То увидят сплошной золотой океан

И дадут ему имя: Сахара[212].

Даже в ГУЛАГе

Евгений Александрович Гнедин был другом Николая Александровича Ерофеева. В тридцатых годах он занимал крупные посты в газете «Известия», а затем в Наркоминделе. С конца тридцатых до середины пятидесятых – в тюрьмах и лагерях.

У Гнедина добивались показаний против бывшего наркома иностранных дел Максима Максимовича Литвинова. Он отказывался. Тогда по приказу Берии его избили до полусмерти начальник Особой следственной части НКВД Кобулов с подручными.

Гнедин рассказывал об этом нам с Николаем Александровичем еще в пятидесятых. Потом за границей вышли его воспоминания. Академик Сахаров назвал их «замечательной книгой». В нашей стране она увидела свет лишь в 1988-м, уже после смерти Гнедина.

«Избитого, с пылающей головой и словно обожженным телом, меня, раздев догола, поместили в холодном карцере… Я снова стоял раздетый на каменной скамейке и читал наизусть стихи. Читал Пушкина, много стихов Блока, поэму Гумилёва “Открытие Америки” и его же “Шестое чувство”… Кто-то спросил тихо часового, наблюдавшего за мной в глазок: “Ну, что он?”. Тот отвечал: “Да все чего-то про себя бормочет”»[213].

Значит, там, в карцере на Лубянке, ожидая казни или пыток, что страшнее смерти, он старался обрести силы, вспоминая гумилевскую Музу Дальних Странствий, его Колумба, и застенки, в которых оказался потом великий первооткрыватель.

Кто только ни винил Гумилёва в рисовке, выспренности, самонадеянности, самовлюбленности! Но Гнедину его стихи помогали. А ведь они вполне могли оказаться последними, что успели прошептать его губы. И мы не услышали бы его признаний, как не услышали их от миллионов, разделивших его судьбу.

И один ли он пытался тогда собрать последние силы, читая эти стихи…

Виктору Некипелову в январе 1974-го в одиночной камере Бутырской тюрьмы виделось, как облака-каравеллы везут «к отчему брегу поэта опасного прах»:

И в памяти снова и снова,

Усталую душу садня,

Всплывают стихи Гумилёва

Чеканно и нежно звеня.

…И до сих-то пор за сонеты

Нам родина платит тюрьмой[214].

Правозащитник Вадим Делоне – в своей «Лефортовской балладе»:

Я вижу профиль Гумилёва.

Ах, подпоручик, Ваша честь,

Вы отчеканивали слово,

Как шаг, когда Вы шли на смерть[215].

Весной 2006 года на вечере памяти Гумилёва в Московском Доме литераторов я познакомился с Валентиной Анатольевной Поповой. Она подарила мне сборник стихов ее мужа, Вадима Гавриловича Попова (1925–1991). Рассказала, что его арестовали в 1949-м, когда он был студентом-медиком, и отправили на медные рудники Джезказгана. Там он сдружился с профессором Владимиром Иосифовичем Эфроимсоном, генетиком, ученым с мировым именем, которого сослали после лысенковского разгрома генетики. Зек Эфроимсон вечерами вел с другими зеками беседы на разные темы. И читал им стихи Гумилёва: он помнил их наизусть. Попов переписал их в тетрадку.

Валентина Анатольевна подарила мне только что вышедший посмертный сборник стихов самого Попова «В газетах о нас не писали…» (увы, тираж всего 200 экземпляров). Есть там и стихотворение «Лагерный университет»:

Подогретый общим интересом,

на грядущий неспокойный сон

нам читает лекции профессор.

Он теперь – зэка Эфроимсон.

………………………..

да вдобавок после этих лекций

Гумилёва шпарит наизусть,

………………………..

Мужеством балладным Гумилёва

осветляет мрачность бытия.

………………………..

И сидим на лекциях на этих,

впитывая каждый взгляд и звук.

Нам читает лекции генетик —

доктор уничтоженных наук[216].

Историк Николай Ульянов признавался, что во время немецкой оккупации он старался «заполнить образовавшийся умственный вакуум», записывая по памяти стихи, в том числе и Гумилёва.

Может ли быть для поэта более высокая честь? Его стихи помогали сохранить рассудок людям, оказавшимся на грани отчаяния.

* * *

С перестройки, со второй половины 1980-х, когда отменили цензуру, резко возрос накопившийся десятилетиями интерес к Серебряному веку. Стали собирать сохранившиеся сведения, искать документы в архивах.

К глубочайшему сожалению, многое уже не восстановимо – или почти не восстановимо. Ушли из жизни и те, кто создавал Серебряный век, и те, кто был свидетелями этого. Ушли, не сумев высказаться и не оставив воспоминаний.

К тому, что оказывается под долгим запретом, после удаления запрета возникает взрыв внимания. Так произошло и с Серебряным веком. О нем появилась обширная литература. Но в спешке появлялись иногда и не вполне достоверные сведения. Так, автор одной из объемистых книг о Гумилёве сообщил нам:

– То, что Блок написал о Гумилёве, может быть приравнено к доносу.

Или задал вопрос:

– Что больше всего мучило Ахматову?

И ответил:

– Чувство вины перед Гумилёвым.

И то и другое, конечно, неверно. Не буду приводить и другие подобные примеры.

Очень надеюсь, что подобного нет в моих высказываниях и книгах.

Публичные доклады о Гумилёве начались после его «реабилитации», весной 1986-го. Мой, в Московском Доме ученых, был первым или одним из первых. Затем вышли три мои книги. «Муза странствий Николая Гумилёва» (1992), «Николай Гумилёв. Поэт, путешественник, воин» (2000) и «Мир Николая Гумилёва, поэта, путешественника, воина» (2008).

Увы, до сих пор у нас явно недостаточно изучена обширная литература о Серебряном веке, которая возникла в Российском Зарубежье. В США Вадим Крейд очень много сделал для сбора и анализа литературы о Гумилёве, написал много интересных статей. А в 1988 году издал книгу «Н.С. Гумилёв. Библиография»[217]. Это больше ста страниц перечисления статей и книг о Гумилёве, изданных как в СССР, так и в Зарубежье. Эту книгу издал Эммануил Штейн. Вскоре вышла и еще одна книга Крейда[218], а в 2004 году – его