воспитанниц был прерван… сморканьем… стоявший в углу на мытом паркете громкоговоритель… — …товарищ Сокуцкий, — Самара, Орел, Клеопатра, Устинья, Царицын, Клементий, Ифигения, Йорк, — Со-куц-кий… Труба с хрипом втянула в себя воздух и насморочным голосом возобновила передачу… — Как заметил комментатору Г. А. Левинтон, мытый паркет — черта советского быта (поскольку традиционно паркеты не моют, а натирают).

Радио в 20-е гг. становится одним из наиболее «горячих» средств массовой связи, энергично внедряемым в быт страны. Начиная примерно с 1925 громкоговорители устанавливаются во всех публичных местах: в столовых, в рабочих клубах, в парках и на пляжах, на перекрестках и трамвайных остановках. По содержанию радиопередачи во многом дублируют стихию настенных лозунгов и плакатов (см. выше), хотя, конечно, диапазон передаваемой информации у радио гораздо шире. Не считаясь ни с временем, ни с местом, ни с настроением аудитории, репродукторы изливают на головы граждан потоки пропаганды и агитации в типичных для этой эпохи начального радио жанрах перекличек, призывов, статистических сводок, «радиогазет», «радиомитингов»; передают выступления баянистов и балалаечников, «первые радиоконцерты с неизбежным гусляром Северским, почти каждый день певшим: «В лесу, говорят, в бору, говорят»» [Гладков, Поздние вечера, 24], инсценировки, трансляции опер, лекции… Кричащая взахлеб уличная труба, слушающая ее толпа — одна из заметнейших советских сценок 20-х гг., единодушно упоминаемая как отечественными, так и зарубежными наблюдателями [см. также ДС 30//9]. В столовых и кафе обедающие сидят с надетыми радионаушниками. Крестьянскую семью в наушниках за самоваром мы видим на картине ахрровского художника «Слушают радио» и на фотообложке иллюстрированного журнала [Ог 22.03.25]. В клубах трансляция оформляется как концерт или киносеанс: люди собираются, чтобы слушать радиоустановку, поставленную на эстраде, обсуждают заранее объявленную радиопрограмму [Слонимский, Средний проспект, гл. 4]. Словом, в 20-е гг. наблюдается повальное увлечение радиомедиумом как таковым, независимо от реальной потребности в нем. К радио прибегают кстати и некстати, выискивая для его прослушивания самые разные предлоги и контексты (как это происходило и в наши дни с техническими новинками вроде мобильного телефона).

Радиотема породила обширную литературу, журналистику, юмористику, обильно вторглась в повседневный дискурс. У некоторых писателей можно встретить мажорное отношение к победному шествию радио: Маяковский, например, приветствует его как средство донести и песню, и лозунг до ушей миллионов, а у Ю. Олеши в рассказе «Альдебаран» громкоговоритель в парке играет роль символа, замысловатым образом связывающего республику, космос и личную жизнь. Н. Асеев видит в радиорепродукторе неотъемлемую часть современной урбанистической картины, «голос города», «огромный рупор дружелюбных мелодий и человеческих, ясных, разумных слов, ложащихся, как теплая ладонь, на усталую голову». М. Исаковский поэтизирует «радиомост», несущий в далекие сельские углы скрипичную музыку и доклад из Совнаркома. Одним из полезных свойств радио Даниил Фибих считает ликвидацию домашних размолвок, когда поссорившиеся было супруги вновь сближаются, садясь вместе слушать приемник.

Многие, однако, говорят о вездесущем радио с досадой и скепсисом, критикуя его за неуместность, назойливую громкость, простуженный звук, устрашающие шумы, бессвязные перескоки с предмета на предмет, безразличие к реальным интересам людей. «Рычат и кашляют на площадях громкоговорители», — пишет очеркист Б. Губер (ср. в ДС: «сморканье», «насморочным голосом»). Из фельетона В. Ардова: «Из черной воронки, прибитой к кривому столбу, послышался громкий хрип», предвещающий начало радиопередачи (ср. в ДС: «с хрипом втянула воздух»). Б. Пильняк именует репродукторы «радиокричателями». В рассказе О. Форш волшебная труба разочаровывает собравшийся народ, принося вместо ожидаемого цыганского концерта беседу «Венерические заболевания». М. Кольцов, рассказывая про Воронеж и памятник поэту А. Кольцову, замечает: «Радиотруба орет ему в правое ухо простую скороговорку об апрельской калькуляции ремонта паровозов». В рассказе Н. Тихонова рабочие выезжают в загородную зону отдыха, где «громкоговоритель гремит из лесу, как заблудившийся леший». «Присядем на скамейку в парке, — пишет Антони Слонимски, — и мы вскоре услышим в летних сумерках слетающие с высоты слова какого-нибудь гигантского громкоговорителя: «Органическая химия включает изучение всех углеродных соединений»». Американский карикатурист в своих скетчах о Москве изображает парочку на скамейке городского сада, над которой надрываются сразу три рупора: «Повысим производительность труда», «Затянем потуже пояса» и т. п. По словам известного фельетониста И. Пруткова, «шум громкоговорителя похож на работу примуса, когда на нем шипит масло». В рассказе Ив. Рахилло говорится, что от радио дохнут крысы и клопы: «чтобы уничтожить клопа, требуется не менее двух передач». «Крокодил» задает читателям загадку: Стоит стояка, / На стояке висяка, / А что он орет, / Никто не разберет (ответ: радио). И. Ильф в записной книжке замечает: «В фантастических романах главное это было радио. При нем ожидалось счастье человечества. Вот радио есть, а счастья нет» 1.

Наряду с публичным радиоприемом расцветает домашнее радиолюбительство, означающее трату семейного бюджета на радиодетали и разного рода материалы. Развилась двойная мания лазанья: на крышу — для возведения антенн и в подвалы — для устройства заземления. Запойная ловля передач несется из домов в любое время суток. Жилье записного любителя завалено аппаратурой и проволокой, от него стонут соседи и уходит жена. В журнальных стихах любитель ночью ловит Америку, днем Австралию или Яву… В фельетоне М. Булгакова домашний радиоаппарат терроризирует своего владельца дикой смесью из оперы, уроков английского языка, рекламы и переклички радиолюбителей. «Не скажу, чтобы мне нравились визг, хрип и придавленные звуки, выползавшие из раструба [домашнего] громкоговорителя, — пишет тот же И. Прутков. — Но в этих приборах, в этих винтиках, рычажках — есть что-то такое засасывающее. Они впиваются в мозг — всерьез и надолго» (фраза Ленина). В журнальном сериале о многостороннем «Евлампии Надькине» [см. ДС 29//3] имеется, конечно, и эпизод о том, как «Евлампий Надькин увлекся радио». Приникая ночами к своим аппаратам, тысячи поклонников «Великого Невидимого» с трепетом внимают музыке сфер, «перебрасываются словами с океана на океан, с материка на материк», ловят сквозь треск и свистки концерты московского Персимфанса, «фокстротирующую Европу», оперы из Большого театра, полночные куранты часов Кремля, по которым житель заснеженной дальней деревни с торжеством проверяет свою старую медную луковку…

Раннее радио, как и настенные лозунги [см. выше, примечание 10], страдало неразборчивостью адресации. Так, массовому радиослушателю часто приходилось слушать диктовку статей и других специальных текстов для особых аудиторий или для перепечатки в газетах. Но и это в ту начальную пору принималось с энтузиазмом, ср у В. Катаева: «Из трубы слышался строгий голос, произносивший с расстановкой: «Запятая предлагает краевым запятая областным и губотделам труда выработать такие нормы запятая причем должны быть учтены местные условия работы точка абзац при составлении норм запятая…»» О диктовке слов по буквам, приводившей в восторг любителей радио, вспоминает Л. Кассиль: «Размеренный диктант