Но когда мы пытаемся приложить этот общий принцип к реальности, это почему-то перестает получаться. Для начала очень сложно определить, что такое культура нации вообще. Задача еще больше усложняется тем, что в одной стране могут сосуществовать очень разные культурные традиции, даже если это такая вроде бы «однородная» нация, как Корея. У всех культур есть множество характеристик: некоторые из них идут на пользу экономическому развитию, другие препятствуют ему. Поэтому невозможно и бесполезно «объяснить» экономические достижения или неудачи страны с позиции ее культуры, как пытаются сделать некоторые злые самаритяне.

Еще важнее другое: хотя наличие у людей определенных черт поведения может действительно способствовать экономическому росту, стране, где эти качества не развиты, не требуется «культурная революция» для того, чтобы начать прогрессировать. Хотя культура и экономика влияют друг на друга, воздействие второй на первую гораздо сильнее: экономическое развитие во многом формирует культуру, которая для него необходима. Перемены в экономической структуре меняют стиль жизни и степень взаимодействия людей друг с другом, что, в свою очередь, изменяет их поведение и миропонимание. Как я показал на примере Германии, Японии и Кореи, многие черты, которые вроде бы «объясняют» экономическое развитие (усердие, пунктуальность, бережливость), на самом деле являются его следствием, а не причинами.

Говоря, что культурные преобразования происходят в основном в результате экономического развития, мы не утверждаем, что культуру невозможно изменить идеологическими методами. Собственно, в это верят некоторые культурологи-оптимисты. Они заявляют: «Отсталость — это состояние ума». Таким образом, основное и очевидное средство борьбы с отсталостью — изменение мышления людей идеологическими методами. Я не отрицаю, что такие действия могут быть полезными, а в некоторых случаях и необходимыми. Но «культурная революция» не произойдет без сопутствующих изменений фундаментальных экономических структур и социальных институтов.

Поэтому, чтобы стимулировать развитие тех черт поведения, которые будут полезны для экономики, требуется сочетание идеологического убеждения, мер по стимулированию экономического развития и институциональных изменений, поддерживающих желаемые перемены. Добиться нужного сочетания этих факторов не так-то просто, но если это получится, то культура изменится гораздо быстрее, чем это обычно предполагается. Очень часто за пару десятилетий переменам подвергается то, что казалось ранее незыблемыми чертами национального характера, если этому сопутствуют изменения фундаментальных экономических структур и социальных институтов. Довольно быстрое исчезновение лени как «национального наследия» Японии в 1920-е годы, развитие сотрудничества в промышленной сфере в Швеции в 1930-е, конец «корейского времени» в 1990-е — вот некоторые наиболее яркие примеры.

То, что культуру можно целенаправленно изменить с помощью экономических мер, создания социальных институтов и идеологических кампаний, дает нам надежду. Ни одна страна не обречена на отсталость по причине собственной культуры. Но в то же время не стоит забывать, что культуру нельзя преобразовать произвольно, что хорошо доказывает провал попытки коммунизма создать «нового человека». Культурный «реформатор» все равно должен работать с существующими культурными типами поведения и символами.

Нужно понять роль культуры в экономическом развитии во всей ее полноте и важности. Культура — понятие сложное и трудноопределимое. Она действительно воздействует на экономическое развитие, но экономика влияет на нее гораздо больше. Культура вовсе не неизменна. Реформировать ее можно благодаря обоюдовыгодному взаимодействию с экономическим развитием, идеологическому убеждению, определенным методам и институтам, которые поощряют некоторые формы поведения, переходящие со временем в культурные черты. Только тогда мы можем освободить разум как от необоснованного пессимизма тех, кто считает, что культура — это предопределение, так и от наивного оптимизма полагающих, что достаточно лишь заставить людей мыслить иначе — и это уже запустит процесс экономического развития.

Луис Суарес очень обеспокоен. Его семейное предприятие — инженерная компания Soares Tecnologia S. A., основанная дедушкой Хосе Антонио в 1997 году, на грани разорения.

Первые годы для Soares Tecnologia выдались трудными. Правило высоких процентных ставок, действовавшее с 1994 по 2009 год, существенно ограничивало возможности брать кредиты и расширяться. В итоге к 2013 году предприятие стало солидной фирмой средних размеров, которая занималась производством деталей для часов и другого высокоточного оборудования. Это стало возможным благодаря навыкам и решительности Хосе Антонио.

В 2015 году отец Луиса, Пауло, вернулся из Кембриджа с ученой степенью в области физики нанотехнологий и убедил отца учредить новый отдел, который и возглавил. Как оказалось, это спасло фирму. Таллинское соглашение ВТО в 2017 году отменило все тарифы для промышленных потребителей, за исключением нескольких «зарезервированных» секторов. В результате большинство производств развивающихся стран, в том числе и в Бразилии, были стерты с лица земли. Уцелели лишь низкотехнологичные отрасли с небольшой заработной платой. Отрасль нанотехнологий в Бразилии пережила «Таллинское цунами» только потому, что входила в число «зарезервированных».

Интуитивное прозрение Пауло полностью оправдало себя. После того как в 2023 году он возглавил фирму, когда яхта Хосе Антонио пошла ко дну во время урагана в Карибском море (утверждали, что это результат глобального потепления), в Soares Tecnologia создали молекулярную машину, которая опресняла морскую воду гораздо эффективнее, чем американские и финские конкуренты. Это стало большим подспорьем для страны, которая страдала от учащающихся засух: к тому времени леса Амазонки уже насчитывали всего 40% от уровня 1970 года из-за отсутствия дождей (а также из-за скотоводов, отчаянно искавших новые пастбища). В 2028 году Пауло был даже включен в список 500 ведущих предпринимателей в области технологии, составленный самым влиятельным в мире журналом о бизнесе — шанхайским Qiye («Предприятие»).

Затем разразилась беда. В 2029 году Китай постиг серьезный финансовый кризис. В 2021 году в честь столетней годовщины основания правящей Коммунистической партии Китай решил вступить в Организацию экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) — клуб богатых. Ценой членства должно было стать открытие рынка капитала. Китай уже несколько лет противостоял давлению стран, призывавших вести себя «ответственно» и сообразно статусу второй экономики в мире, в частности открыть финансовый рынок. Однако после начала переговоров по вхождению в ОЭСР пути назад уже не было. Некоторые предупреждали китайцев, указывая, что страна все еще сравнительно бедна (уровень дохода составлял 20% от американского). Однако большинство уверенно полагало, что Китай в финансах покажет столь же хорошие результаты, что и в производстве, где его уверенную поступь, казалось, было уже не остановить. Ван Синь Гуо, управляющий Народным банком (получившим в 2017 году полную независимость) и сторонник либерализации, высказывал оптимизм: «Чего мы боимся? Игра на деньги у нас в крови. В конце концов, бумажные деньги изобрели именно мы!» Когда Китай в 2024 году вступил в организацию, он в четыре раза поднял стоимость юаня и полностью открыл рынок капитала. Несколько лет наблюдался настоящий экономический бум: казалось, выше только небо. Но в 2029 году образовавшиеся в результате на рынках финансов и недвижимости пузыри лопнули, что потребовало крупнейшего в истории вмешательства МВФ.