Страшный миг приближался. Зора закрыла глаза, превратившись в слух. Через мгновение последовал удар, зазвенело железо. Зора, не удержавшись, открыла глаза: обломки копий валялись на земле, а всадники, крутясь вокруг друг друга, рубились мечами. Неожиданно лошадь Романа упала на задние ноги и начала медленно валиться на бок. В последний момент всадник успел соскочить с седла. Это случилось потому, что Росу, воспользовавшись тем, что круп арабского скакуна Романа не был защищен, рубанул по нему мечом. Лезвие вошло на две ладони, что и решило судьбу боевого товарища русского витязя. Гул возмущения пронесся над ристалищем — удар меча царя Росу был расценен зрителями как бесчестный. Теперь царь Ошела имел преимущество, и он тут же попытался воспользоваться им. Росу направил своего вороного на Романа, стремясь затоптать его копытами лошади, но неожиданно сам оказался на земле. Русский богатырь, скользнув под удар меча, перехватил поводья и неимоверным усилием повалил лошадь Росу на землю. Царь Ошела оказался во власти руса. Его нога была зажата крупом коня, а меч лежал невдалеке, и дотянуться до него не представлялось никакой возможности. Сотни зрителей замерли в ожидании близкой развязки. Но рыцарь-рус поднял с земли меч своего противника и ждал, пока тот выберется из-под лошади. Наконец, Росу встал. Безоружный, с широко вытаращенными от ужаса глазами, он тяжело, со всхлипами, словно лошадь в запале, дышал, ожидая смертельного удара.

— Что, Росу, страшно умирать? — поводя мечом из стороны в сторону, угрожающе произнес Роман. — И мне было страшно, когда ты ради забавы колол кинжалом, жег огнем мое тело, наслаждался моими страданиями. Но я не стану убивать тебя безоружным. Возьми меч и защищай свою жизнь!

Роман швырнул меч под ноги царя Ошела. Тот быстро нагнулся и, видя, что в руках у его противника нет оружия, кинулся вперед. Занеся меч для удара, Росу готов был обрушить его на голову русского витязя, и казалось, что его уже ничто не спасет, как Роман, отступив на шаг, выхватил из-за спины два коротких булатных меча. Одним он встретил меч Росу, а другим — ударил между пластинами его кольчуги в самое сердце.

Маршал подошел к русскому рыцарю и что-то у него спросил. Тот отрицательно мотнул головой и пожал ему руку.

В очередной раз запели трубы.

— В смертельном поединке победу одержал рыцарь Роман из Руси. Рыцарь не будет оспаривать права первенства на турнире. Он оставляет его за другими и покидает ристалище. Право вызова противников переходит к Генриху фон Гогену — рыцарю Христа.

Рыцарский турнир продолжался.

— Разреши мне, государь, оставить тебя? Смерть брата не позволяет мне предаваться развлечениям.

— Я скорблю вместе с тобой, но такова воля Аллаха. Царь Росу умер как воин, с мечом в руке. Воздай ему должное. Я приду проводить тело царя Росу перед тем, как ты повезешь его в Ошел. Сам же я не могу оставить праздника, а ты иди! — царь разрешающе взмахнул рукой.

Визирь, еще больше сгорбившись и став ниже, пошатываясь, спустился с помоста.

— Каждый получает то, чего заслуживает! — негромко произнес Чельбир больше для себя, нежели для других, и, обращаясь к Зоре, воскликнул:

— А жаль, что князь Роман не булгарин. Хорош! Я, пожалуй, завтра приму посольство Юрия. А ты знаешь, Зора, цари русов очень часто берут в жены женщин иной веры?

— Мне-то что до того? — недоуменно повела плечами девушка.

— Да нет, ничего. Это я так… — в раздумье произнес царь и, встретившись взглядом с насторожившейся от последних слов царицей, молчавшей все это время, быстро отвел глаза.

Пала ночь. Во дворце Надира никто не спал. Владимирские бояре, страшась гнева булгарского царя и дрожа за свою жизнь, поносили Романа на чем свет стоит, кляня и ругая за безрассудство. Тот кивал, соглашаясь, но раскаяния не испытывал: два долгих года он молил Бога об этом моменте, и его просьба была услышана Всевышним.

Устав слушать вопли возмущенных бояр, Роман зевнул, потянулся и негромко, но твердо сказал:

— Ну, хватит скулить! За шкуру свою не бойтесь. Жизнь посла неприкосновенна, и царь Булгарии свято чтит этот закон. А что касается меня и сегодняшнего поединка, то дело это мое и я сам за него отвечу. С царем Ошела у нас «дружба» давняя, кровушкой орошена, потому жить мог только один из нас.

Бояре ушли недовольные, насупленные, словно сычи, в душе кляня и Романа, поставившего их в опасное положение, и великого князя, доверившего посольство этому безрассудному молодцу, и свою посольскую судьбу.

Да-а-а, не так Роман мыслил свое возвращение в Булгарию, но лучшего случая отомстить мучителю он и представить себе не мог. Знать, провидению было угодно свести их в смертельном поединке пред царскими очами, на миру, перед глазами той, из-за которой Роман вернулся.

— Что-то Зора ноне глаз не кажет. Раньше-то на дню по три раза прибегала, — невольно улыбнулся Роман, вспоминая былое время.

— Раньше она кто была? Отроковица! А сейчас — краса-девица. Ей теперь зазорно за молодцами бегать, глаза на них пялить. Так ты, чай, видел ее на турнире, — подал голос из темного угла Мироша. — С батюшкой да с матушкой глядела на поединок.

— Видеть-то видел, да не разглядел. Далеко, да и мне не до того было, — вздохнул Роман.

— Да ты, я смотрю, вовсе по девке закручинился, — встревожился Мирон. Он подошел к столу, за которым сидел Роман, и опустился в кресло напротив. — Тебе чего, мало девок на Руси? Посватай, любая пойдет. А эту блажь из головы выкини! Девка царских кровей ему глянулась! Молись, чтобы царь тебе за Росу голову не отрубил, а уж коли прознает про страсть твою к племяннице своей, то точно жизни лишишься, — наседал Мирон на своего товарища и хозяина. — Выкинь ее из головы. Тебе надобно думать, как волю великого князя исполнить, а ты по девке слезы льешь.

— Не могу! — тяжело вздохнул Роман. — Присушила глазищами своими зелеными, смехом переливчатым.

— Это Зора-то? Два года тому? — рассмеялся Мироша. — Ей и было-то всего пятнадцать. Кожа да кости, взглянуть не на что…

— А-а, — отмахнулся Роман, — ничего ты не понимаешь.

— Вот, вот, — закивал Мироша, — я ничего не понимаю. Зато ты у нас большой дока в делах сердечных. Вот что, Роман, как друга, как брата прошу: не давай воли сердцу. Дурман этот скоро развеется, как бы потом жалеть не пришлось, — уже строго закончил он и вышел из большого полутемного зала.

Роман во главе бояр и десятка гридей, несших на серебряных подносах подарки великого князя царю и царице Булгарии, вошел в большой тронный зал. Во дворце он бывал и ранее, но в тронном находился впервые. Зал поражал своим великолепием: круглый, под куполом, поддерживаемым тонкими колоннами по окружности, залитый светом, льющимся из десятков окон верхнего яруса, украшенный дорогими тяжелыми тканями, расписными и золотыми чашами и вазами, стоявшими в полукруглых нишах стен. Напротив входа, на возвышении, устланном коврами, на сияющих золотом тронах сидели царь и царица Булгарского царства, вправо и влево от возвышения стояло до трех сотен придворных, послов иных государств, именитых гостей, разряженных всяк на свой манер в дорогие одежды. Русские послы в своих серо-синих кафтанах, отороченных мехом, выглядели скромно, но тем ярче и богаче смотрелись дары великого князя, положенные гридями к подножию трона царя Булгарии.