Пришла осень — сырая, холодная, с мелким изнуряющим дождем и пронизывающим ледяным ветром. Земляные работы пришлось прервать, но каждое утро старшие артелей, сотники и воеводы строительных дружин поднимали мужиков и гнали их на заготовку леса, устройство оборонительной засечной полосы, возведение крепостных башен и стен. Все больше мужиков приходилось отрывать от строительства крепости и отправлять на рытье землянок, возведение домов, заготовку дров на зиму. Без этого зимы не пережить.

— Ежели немедля, пока не стала река, хлеба не доставить, перемрут мужики, — тревожась, не раз напоминал князю Устин Микулич. — Токмо Городец хлебный припас доставил да еще Стародуб. Остальные же города непонятно чего выжидают. Даже Володимир и тот ни единого пуда зерна не дал. Надобно тебе, государь, возвращаться в стольный град.

Юрий и сам понимал, что надо плыть во Владимир.

«Почуяли князья да бояре слабину, что недосуг мне ноне, вот и своевольничают — ни хлеба, ни людей не шлют. Да и на западном порубежье неспокойно: свеи головы подняли, ливы чудь воюют, на новгородские земли зарятся, а Новугород все никак не уймется: шумит, рядится, опять князя поменяли. Не к добру все это. Ох, не к добру!»

Подул сиверко, к вечеру лужи затянуло ледком.

— Пора! — решил князь. — Утром отплываем в стольный град. Вместо себя старшим над всеми ставлю Арефия Никитича. Ты-то как, Устин Микулич, здесь зимовать будешь или в Городец уйдешь?

— Дозволь, государь, мне со своими мужиками отплыть домой. Работы в зиму немного, а ртов, кои кормить надобно, не перечесть. А по весне опять придем град возводить. Одно плохо: уже и стены стоят, а названия граду нет. Не по-людски как-то, — заскреб бороду городецкий воевода.

— А ведь верно, — согласился Юрий Всеволодович и, подумав, решительно произнес: — Быть граду Нижним. Нов город Нижний!

— Почто так? — удивился Устин Микулич. — Надобно Юрьевом назвать. В честь великого князя володимирского.

— Нет! — усмехнулся Юрий. — Не славы ради труд я сей затеял, а ради того, чтобы крепко стать на Волге, чтобы в торговых делах Новугород Нижний был под стать Великому Новугороду и чтобы стоял он стражем на восточном порубежье.

С невеселыми думами возвращался Роман в Булгар. Вез он грамоту великого князя к царю Булгарского царства Чельбиру. Что было написано в ней, он не ведал, но по насмешкам, коими цеплял Юрий Всеволодович своего посольского боярина, можно было догадаться, что великий князь предложил царю Булгарии в зятья своего младшего брата Ивана.

— Чего закручинился? — тихонько подойдя к стоявшему у высокого борта насада Роману, вкрадчиво спросил купец Авраамий. Был он росточку невысокого, пышнотел, с редкими, подернутыми сединой волосами, масленой улыбкой и такой же масленой обволакивающей речью. Никто не знал, откуда тот родом, да и сам Авраам не помнил своей отчины, но зато разумел он многих народов речь и ходил с товарами с севера на юг и с запада на восток. Имел свои дворы в Царьграде и Багдаде, Киеве и Владимире, в ставке половецкого хана Кончака и стольном граде Булгарского царства. Будучи истым христианином, он исподволь нес слово Божье в страны, проповедующие ислам. Проплывая мимо строящегося города, он не преминул высадиться у Дятловых гор и посетить Юрия Всеволодовича. Беседа была долгой, в конце ее великий князь предложил купцу совершить дальнейший путь в Камскую Булгарию вместе с Романом Федоровичем — боярином посольского чина. Авраамий встречал молодца при дворе булгарского царя ранее, ему он был по нраву своим спокойствием, уверенностью, и потому охотно согласился. И теперь, наблюдая за Романом, он видел на его лице внутреннюю борьбу, муку, душевную боль. — Что угнетает тебя? Может, старый Авраамий сможет тебе помочь?

— Нет, — горестно усмехнулся посол великого князя. — Ты когда-нибудь видел в летящем лебедином клине серого гуся? Нет? А в стае волков собаку? Тоже нет? Так вот: возомнил я себя волком, забыв, что всего лишь собака!

— Э-эх, молодость, молодость, а ведь собака тоже когда-то была волком, и загоняют волков собаками, а не наоборот, — многозначительно поднял перст Авраамий. — Одно хочу сказать: когда возникнет нужда в чем, то позови, я всегда тебе помогу.

Но разве мог Роман поделиться с кем бы то ни было своими тревогами, ежели сам, собственными руками, вручив царю Булгарии свиток, разрушает свою мечту, гасит искорку надежды на счастье. При прощании Юрий Всеволодович наказал: «От того, какое примет решение Чельбир, будет зависеть твоя судьба. Береги свиток пуще жизни!»

— Вот смотрю я на тебя, Роман Федорович, и дивлюсь: мужик силой налитой, а один, словно перст, мечешься по земле — ни жены, ни детишек, ни двора, ни богатства не нажил. Словно ковыль в степи — красива травка, да никакой от нее пользы. Тебе уж сколько лет от роду?

— Тридцать четыре будет.

— Немало, — покачал головой Авраамий. — В твоем возрасте у многих мужей уже дети — отроки. Жениться тебе надобно, и я в том тебе пособлю. Ты-то головой не маши, — улыбнулся купец, — а благодарен будь, что старый Авраамий вызвался невесту сыскать, свадебку сговорить.

— Нет, отец, — тяжело вздохнул Роман, — не про меня заботы твои. Нет мне счастья, ибо девица, что сердцу мила, за другого просватана.

— Что за печаль, Роман Федорович? Вон их сколь по земле-то. Хотя бы эти, — повел он рукой вдоль берега, где в реке плескались, хохоча и поднимая тучи брызг, обнаженные булгарские девушки, видимо, из небольшой деревушки, сбегавшей домами к самой воде. — Вот бесстыдницы! — перекрестился купец и отвернулся от берега. — Стыда не ведают. Это надо же: и в реке, и в мыльне вместе с мужиками плещутся. Ладно бы со своими мужьями, так нет же!

Роман улыбнулся:

— А ведь Ева перед Адамом тоже не в душегрее и рубахе предстала.

— Вот-вот, за то и из рая изгнана была. И эти телами своими гладкими да сладкими погибель мужикам готовят. Распутство то и прелюбодейство. Сколь мужиков пострадало от них. Видел я в Булгаре разрубленных надвое и вывешенных на площади на позор!

— Так это те, кто возжелал чужих жен, — возразил Роман. — За то и смерть приняли страшную. Да и с неверными женками також поступают.

— И их надвое… Ведомо мне это. А срам прикрывали бы, и греха меньше бы было. Да чего с них взять, — махнул рукой Авраам, — темный народ. Нехристи! По-собачьему лаю гадают, плодороден ли, мирен ли будет год, сок березы пьют как вино и пьянеют, поганых змей в домах привечают, будто счастье они приносят. А все почему? Христа не знают! Истинной веры не ведают! Потому я и хожу в этакую даль, чтобы познали булгары слово Божье.

— Так есть же церковь в Биляре.

— Есть, — согласился купец, — да одна всего, а надобно, чтобы весь народ к Христовой вере пришел. Но то моя ноша, — стихая, медленно произнес Авраамий. — А девку я тебе сосватаю, да такую, что отказаться не сможешь.