он вернулся в том же 1651 г. Она одинаково возмутила обе стороны, участвовавшие в гражданской войне: и победителей, клевретов О. Кромвеля, презиравших в нем эмигранта, и побежденных роялистов, ненавидевших его за то, что он примирился с узурпатором. Особенно же скандальными казались рассуждения Гоббса о религии. В самих ее основах он видел не откровение Всевышнего, а ханжеский сговор предков, которые, боясь всеобщего истребления, условились соблюдать некие священные принципы, примирявшие их с действительностью.

Главной темой этой книги, так возмутившей многих и, в конце концов, запрещенной в Англии в 1666 г., стал как раз страх перед внезапным распадом общества и нескончаемой войной, что будет тому сопутствовать. Ведь в те годы, когда вызревали основные идеи «Левиафана», большая часть Европы была охвачена войной всех против всех. В Англии все 1640 гг. бушевала гражданская война; в континентальной Европе длилась нескончаемая Тридцатилетняя война (1618–1648), в которую были втянуты Германия и соседние с ней страны.

Главные арены этих войн, Англия и Германия, кажется, утратили всякие черты государственности, являя собой общество в его первозданном, хаотическом виде. Государство там, можно сказать, разъединилось на множество человеческих атомов, которые сталкивались и воевали друг с другом, подчиняясь только инстинкту самосохранения.

При виде бедствий, переживаемых европейскими обществами, целый ряд видных мыслителей той эпохи стали политическими философами.

Например, голландский правовед Гуго Гроций, споря с последователями Аристотеля, то есть сторонниками традиционной философии, считавшими человека zoon politikon, «общественным животным», утверждал, что единственным фундаментальным правом человека является самосохранение.

Однако особенно ярко – классически ярко – эта идея была выражена в «Левиафане» Гоббса. Он стал основоположником «философии государства», подробно описав, как среди непрестанного насилия, царящего в первозданном обществе, могло возникнуть государство со всеми своими институтами только потому, что людьми всегда владел инстинкт самосохранения. Недаром полное название этого сочинения Гоббса гласит: «Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского».

Свое название – «Левиафан» – эта книга получила по имени морского чудовища, упомянутого в библейской Книге Иова (40: 20–41: 26): «Нет столь отважного, который осмелился бы потревожить его. […] Круг зубов его – ужас. […] Дыхание его раскаляет угли, и из пасти его выходит пламя. На шее его обитает сила, и перед ним бежит ужас». Основную идею Гоббса, подсказанную уже этим названием, прекрасно иллюстрировал и переселившийся в Лондон чешский гравер Венцель Холлар, выполнивший обложку для первого издания книги. На читателя смотрела фигура великана; вся она состояла из множества крохотных человеческих фигурок. Словно смертный бог, этот исполин возносился над миром, держа в одной руке меч, в другой – скипетр. Это божество, сотворенное людьми, символизировало власть созданного ими государства, власть церковную и гражданскую. Что же вынудило людей однажды подчиниться этому «искусственному» монстру, и так ли чудовищен он был?

Книга состояла из четырех частей. В первой излагалось учение о человеке, а во второй – о происхождении и сущности государства. Третья и четвертая части были посвящены церковным вопросам. По большому счету, Гоббс взялся за написание книги именно ради этих разделов – он попытался с рациональной точки зрения истолковать Священное Писание, нападая при всяком удобном случае на так не любимую им католическую церковь. Например, «все происходившие в мире перемены в религии» он приписывал одной причине – «распущенности духовенства», прежде всего католического («Левиафан», I, гл. 12). По иронии судьбы, сегодня эти разделы, создавшие Томасу Гоббсу репутацию «еретика и атеиста», почти никто не читает, в то время как теория становления государства и особенно описание «кризиса власти», этой «войны всех против всех», актуальны поныне.

По мнению Гоббса, изначально люди были асоциальными, эгоистичными существами; они враждовали друг с другом, поскольку другие люди вызывали у каждого зависть и ненависть. Вся их жизнь протекала во взаимном соперничестве, в постоянных распрях. Ведь «пока люди живут без общей власти, держащей всех их в страхе, они находятся в том состоянии, которое называется войной, и именно в состоянии войны всех против всех (bellum omnium contra omnes – так эта фраза прозвучала в латинском переводе «Левиафана», изданном в 1668 г. в Амстердаме. – А. В.)» (I, 13).

(Кстати, впервые эта крылатая фраза появилась еще в трактате Гоббса «О гражданине», написанном на латинском языке, – он был издан небольшим тиражом в Париже в 1642 г. без указания авторства. В самом начале его (гл. 1) Гоббс высказал свою заветную мысль, развитую позднее в «Левиафане», о том, что «естественным состоянием людей до объединения в общество была война, и не просто война, а война всех со всеми (bellum omnium in omnes)».)

«Люди от природы склонны придавать самим себе» высокую цену, продолжал Гоббс в «Левиафане», а всех остальных они мало ценят. «Из всего этого непрерывно проистекают среди них соперничество, раздоры, заговоры и, наконец, война, ведущая к их взаимному истреблению» (II, 18). Таково естественное состояние человека. Он всегда стремится возвыситься над другими – в этом его «самоуслаждение» (II, 17).

Лишь страх перед другими людьми, перед тем, что они возьмут верх и лишат тебя жизни, заставил некоторых действовать сообща, а для этого избрать себе суверена, государя, и согласиться, чтобы он верховодил ими и не давал беспричинно истреблять друг друга. Гоббс подчеркивал, что ради водворения мира люди выбирают себе суверена, «делая это из боязни друг друга, а не из страха перед тем, кого они облекают верховной властью» (II, 20). Ведь человек человеку волк, а потому люди ради «самосохранения создали искусственного человека, называемого нами государством, точно так же они сделали искусственные цепи, называемые гражданскими законами» (II, 20), чтобы сдерживать ими в первую очередь себя, свою волю.

Когда же люди увидели, как полезен для всех такой воображаемый конструкт, как государство, и как он уберегает их от взаимного истребления, как воспитывает их, они договорились, что навсегда отрекутся от части своих свобод, лишь бы война всех против всех никогда не возобновлялась. Гоббс писал, что «каждый подданный государства обязался договором повиноваться гражданскому закону» – например, «договором граждан между собой, когда они собрались, чтобы выбрать общего представителя» (II, 26). И, подобно тому как свод здания защищает людей от грозы, так и свод законов, увенчанный фигурой их «общего представителя» — верховного вождя (монарха), – отныне защищал подданных государства от «грозы гражданской войны». По Гоббсу, в основании любой государственной власти лежит фундаментальная система общественных договоров. При этом сам государь подчинен закону «так же, как последний из его подданных» (II, 30). Только эти цепи закона, сковавшие весь род людской, от монарха до последнего раба, отгоняют от нас навязчивый призрак войны, в ожидании которого Гоббс и