Когда они вошли в здание, Земцов сказал:

— Не самое умное поведение, Павел Иванович.

— Знаю, — пробурчал Петр, остывая. — Нотерпение у меня лопнуло… Напрочь.

— Если вам интересно мое мнение, я удивляюсь, что выстолько терпели… Увольте вы его к чертовой матери, давно пора. А я с нимпоговорю по уму, пусть считает, что ему крупно повезло, и не вздумаетдергаться…

— Без вас я бы и не догадался… — сварливо откликнулсяПетр. — Где его личное дело?

— У зама по персоналу, разумеется.

— Пусть принесет.

— Зачем?

— Освежить хочу в памяти… — сказал Петр и быстрымишагами направился на свой этаж. Остановился у стола Жанны, распорядился,понизив голос: — Лапочка, настучи приказ. Елагина с сегодняшнего дня — пособственному желанию. Заявление его насчет собственного желания возьмешь потому Земцова. Выходное пособие, прочее, что там полагается… Ну, ты ж у меняумница, сама знаешь, как все оформить.

— Конечно, Павел Иванович, не беспокойтесь. Давно пора…— она с любопытством распахнула глупенькие глазки. — Вы ему хоть навешалипо фей-су? Как следует?

— Работай, прелесть моя, работай… — хмыкнул Петр, входяв кабинет. Катя так и вскинулась:

— Ну что?

— А что? — елико мог беззаботнее усмехнулсяПетр. — Поговорили, как цивилизованные люди, господин поручик согласился,что был не прав, высокие договаривающиеся стороны разошлись, довольныепроведенным брифингом…

— Врешь ведь?

— Ну и вру, — согласился Петр. — Я емувысказал все, что о нем думаю… справедливости ради следует уточнить, что он тожемне кое-что высказал без недомолвок, но это детали… Главное, я его, паршивца,уволил. С данного момента. Так что все кончилось. Шофера тебе подберемпожилого, солидного, которого заботят лишь внуки и радикулит… нет, срадикулитом не стоит брать, но вот насчет пожилого — непременно…

Вскоре появилась дама средних лет, молча положила на столперед Петром конверт из плотной бумаги, удалилась, словно бы не замечаязапахнувшуюся в плащ Катю. Даму эту Петр не помнил — но в «его» фирме работалочеловек шестьдесят и девять десятых из них его вообще не интересовали.

Гораздо больше интересовал конверт. Как офицер с приличнымстажем, он без труда расшифровал суть некоторых сокращений и пометок в военномбилете Елагина, а многое там значилось открытым текстом, без недомолвок. Высшеекомандное… оттуда, из этого городка, в спецназ частенько попадают… Чечня… так,знаем мы эти курсы, их шифр — снайперские, одна из лучших шарашек… орден, двемедали… медосмотр… ни следов, ни намеков на «психическую» статью… Что ж,небезынтересно, однако ничего из ряда вон выходящего — стандартная биография,стандартный послужной список… если доведется все же драться, нужно помнить, чтоМитрий владеет стилем Кадочникова — рукопашку в том училище все еще преподаетЛюборец, а он на Кадочникове подвинут… Ну ничего, обойдется…

Он сложил все обратно в конверт, размашисто подмахнулподанный Жанной приказ — уволился от нас по собственному желанию господинЕлагин, ну что поделаешь, переживем боль утраты…

В кабинет бесшумно просочился Косарев, вкрадчиво спросил:

— Павел Иванович, можно, я заберу «дипломат»? Вы жесами говорили…

— "Дипломат"? — Петр недоумевающевскинул на него глаза. — А-а, конечно… Он там и стоит.

Фомич нырнул в комнату отдыха, проворно вы-катился оттуда с«дипломатом» в руке, расшаркался перед Катей:

— Вы прекрасно выглядите, Екатерина Алексеевна, долженвам заметить, просто-таки очаровательны сегодня…

— Фомич, — сказал Петр. — У вас случайно нетадреса Марушкина?

— Кого? — изобразил на лице величайшее изумлениеФомич.

— Художника, который приносил картины. Вы же их самизабирали.

— Художника? А я и понятия не имел, что их художникпринес… В жизни такой фамилии не слышал. Я думал, их шофер привез…

— Ладно, идите.

Когда Фомич выкатился колобком, Катя спросила:

— Что за художник? Опять у тебя идеи… — и посмотрела насобственный портрет над столом.

— Да нет, успокойся, — засмеялся Петр. —Говорю же, с этим покончено. С идеями… Постараемся прожить без идей. Это тебяне удручает?

— Не особенно, — призналась Катя.

— Может, мне и этот портрет снять? — А почему бы инет? Никак я, сибирячка, раскованным европейским мышлением проникнуться немогу…

— Ладно, — сказал Петр, окинув ее откровеннымвзглядом. — Но тот портрет, в кабинете, дома, пусть уж висит… Идет?

Он отлично запомнил код, отпиравший электронный замок надвери «спецотдела»-пустышки. У него была хорошая память. Профессиональная…Никто, как и следовало ожидать, не выразил ни малейшего удивления, видя, как большойбосс целеустремленно шагает к «спецотделу», сноровисто набирает код искрывается за железной дверью. В самом деле, что в этом поступке такого ужудивительного? Точной информации нет, но ручаться можно — Пашка не разпользовался барской забавой, потайным ходом на другую сторону улицы. По бабамхотя бы отправлялся, а возможно, и по серьезным делам. Вряд ли он приложилстолько сил по возведению потайного хода исключительно для удобства других…

Старательно закрыв за собой дверь и убедившись, что замок надежнозащелкнут, Петр уселся за стол, ни разу в жизни не послуживший рабочимцелям, — так что даже сигареты с зажигалкой на безукоризненную полировкукласть не хотелось поначалу.

Стряхивая пепел в целлофановую обертку от пачки, он не спешапроделал то, что их с Пашкой уговор категорически запрещал — набрал кодмежгорода, потом номер Кириной шарашки. Где-то в глубине души похныкивалонедовольство собой, проистекавшее из добропорядочности и офицерского честногослова, но еще более мощно о себе заявило то ли чутье, то ли пресловутое седьмоечувство, тягостно-смутное предчувствие…

Не занято, слава богу, удалось угодить с первого раза.Длинный гудок, еще один…

— Институт биофизики, — лениво протянули на томконце канала.

Петр моментально опознал голос — светленькая молодаялентяечка с углового стола. Никак не мог запомнить ее имя, не то чтобызаковыристое, но нестандартное какое-то, впервые встреченное. Ангелита? Алита?Алисса с двумя "с"? Вечно из памяти выпадает…

— Здравствуйте, — сказал он слегка бурчливо, хрипловато,чтобы не опознала, чего доброго. — Киру Максимовну можно?

— А кто ее спрашивает?

Странное дело, голосок Алиты-Алиссы заметно изменился.Что-то новое в нем появилось, определенно новое. Тревога? Или настороженность?Почему-то первые пришедшие на ум определения — нехорош и…