выпивал, опасаясь вызвать недовольство. И довольно скоро окосел. Не сказать, чтоб совсем, но в голове уже шумело. Внезапно Брежнев, обсуждавший что-то с Сусловым, вспомнил о певце.

– А давай его вот спросим, – предложил, ткнув пальцем в гостя. – А скажи-ка нам, герой, как у нас в стране с культурой? Все ли хорошо, цветет она и пахнет, или же чего-то не хватает?

– Леонид Ильич, – Борис развел руками, – как я могу говорить про всю культуру? Там же столько направлений! Музыка, литература, живопись и многое другое. Это же творчество. Не мне о нем судить.

– Хорошо, скажи о музыке, – согласился Брежнев. – В ней ты разбираешься?

– Отчасти. Там, где речь о песнях.

– Ну, и как тебе они? – спросил генсек.

Если бы Борис не выпил столько…

– Много есть хороших, – сказал, подумав, – но и мусора хватает. Это в принципе не страшно, невозможно даже лучшим композиторам сочинять одни шедевры. Плохо, что есть немало замечательных песен, только их не услышать ни на радио, ни по телевидению.

– Почему? – спросил генсек.

– Не допускают. У нас есть целая плеяда композиторов, поэтов, исполнителей, их еще нередко называют бардами. Сами сочиняют и поют. Я живой тому пример. Многие из них талантливы. Вот, к примеру, Окуджава, Визбор и Высоцкий. Окуджава в прошлом фронтовик, воевал, был ранен. Член КПСС. Визбор тоже коммунист. Песни пишут замечательные, с любовью к Родине, только их нигде не слышно. Более того, их авторов ругают. На недавнем съезде композиторов Кабалевский[1] призвал разобраться с так называемыми бардами. Чем они ему мешают, интересно? Ведь они не пишут опер и симфоний, как тот же Кабалевский. Только такова позиция Союза композиторов. Его возглавляет Тихон Хренников, который был назначен лично Сталиным и с тех самых пор руководит всей музыкой Советского Союза как настоящий сталинист. Все, что ему по не нраву, – не пускать в эфир! Ну а с бардами так вовсе разобраться… Разве можно так с творцами-патриотами? Я, возможно, ошибаюсь, Леонид Ильич, но, если б с музыкой у нас все было хорошо, вы бы мне такой вопрос не задавали.

Про порядки в Союзе композиторов Борис слышал от знакомых исполнителей. Ну и сам немного помнил из прошлой жизни. Авторскую музыку он любил.

– Слышал? – Брежнев повернулся к Суслову.

– Да уж! – член Политбюро нахмурился. – Наплел певец… Ладно Визбор с Окуджавой, к ним претензий я пока не слышал. Но Высоцкий! Разложившийся морально человек. Блатные песни сочиняет.

– Ну, во-первых, это в прошлом и по молодости, – возразил Борис. – А еще Высоцкому приписывают то, чего он не писал. Во-вторых, у него есть замечательные песни о войне. Что не удивительно – Высоцкий сын фронтовика. Да, возможно, с ним не все так просто. Так любой творец – натура сложная и порой противоречивая. Только разве не задача партии воспитать таких, как он, в преданности идеалам коммунизма? Кто-нибудь с Высоцким говорил на эту тему? Учредил над ним опеку, как над молодым, но перспективным автором? Сомневаюсь. Вместо этого поэта и актера разнесли в печати, обвинив его во всех грехах. То есть дали колом по башке. И какая в этом польза для страны, народа?

– Вы считаете, что партия ошиблась? – поднял брови Суслов.

Говорил он ровно и спокойно, но вопрос его дышал угрозой. Но Борис ее как будто не заметил.

– Нет, не партия, а кто-то из ее членов, – сообщил сидящим за столом. – В партии миллионы коммунистов, и они насчет Высоцкого решения не принимали. Вот возьмите мой пример. Ведь едва не посадили по сфабрикованному делу. Занимались этим члены партии, ныне уже бывшие. Что же, мне за это обвинять КПСС? Нет, конечно. Кто-то преступил закон, другие коммунисты их поставили на место, как оно и должно быть. Ошибиться может каждый. Суть же в том, чтобы вовремя признать ошибку и ее исправить.

– Эк, как он тебя! – генсек захохотал. – Бойкий комсомолец. Вот какая молодежь у нас растет!

Суслов сжал губы в линию и ожег Бориса злобным взглядом. И генсек заметил это.

– Ты поел? – спросил Бориса.

– Да, – ответил тот и встал. – Спасибо.

– Отдыхай! – генсек махнул рукой.

– До свидания, товарищи, – сказал Борис. Повернувшись, вышел.

– Наглец! – промолвил Суслов, когда он скрылся. – Дерзить так старшим! И кому? Секретарю ЦК? Кто он, чтобы упрекать меня в ошибках? Хренников ему не нравится. Да он мизинца его не стоит! Тихон Николаевич – величина, а не то, что этот вот певун. Возвеличивай таких! На место нужно ставить!

– Вот и разберись со своими музыкантами, – пожал плечами Брежнев. – Это по твоей епархии. Ладно, Михаил Андреевич, не дуйся. Ведь пацан сказал, что думал. Другой бы промолчал, а сам держал бы в кармане фигу. Предлагаю тост за нашу молодежь…

То, что он сморозил глупость и что это выйдет ему боком, Борис понял, выйдя за порог банкетного зала. Обратно эскортировать его не стали, охранники лишь проводили гостя взглядами. Коридорами Борис пробрался к лестнице и вышел из дворца. И сразу увидал стоявшую у входа «Волгу». Рядом с ней застыла Григорьянц.

– Борис! – редактор торопливо подошла к нему. – Куда тебя водили? К кому?

– Предстал пред светлыми очами Политбюро, – он криво усмехнулся. – Они там праздник отмечали. Леонид Ильич велел мне сесть за стол, поесть. И рюмочку налили.

– Шутишь?

– Какие шутки? – он махнул рукой. – Все так и было.

– Не могу поверить, – сказала Григорьянц. – Чтоб артиста за стол к Политбюро? А дальше?

– Я поспорил с Сусловым. И похоже, его очень разозлил.

– Ох же, Боря! – Григорьянц взялась за голову. – Ты что, больной? Михаил Андреевич, считай, второй человек в ЦК. Он в отсутствие Брежнева председательствует на заседаниях Политбюро.

– Выпил я… – вздохнул Борис. – Извините, Нина Нерсесовна. Надеюсь, вы не пострадаете.

– А ты сам?

– Переживу.

– Ты не знаешь… – редактор покрутила головой. – Суслов обиды не прощает. Да тебя размажут!

– Пробьемся… Не такое видел. На Даманском убить меня пытались, в Минске – посадить.

– Ладно. Ты о том, что там случилось, никому не говори! – велела Григорьянц. – Садись в машину, подвезу…

В автомобиле при водителе они молчали.