По пути Борис еще раз мысленно перебрал свой разговор с Сусловым и окончательно понял, что сглупил. И чего он вылез со своим мнением? Да какое ему дело до нравов в музыкальном мире? Он ничего в нем не изменит. Ладно думал бы о певческой карьере, только этот путь ему закрыт. Есть вещи более серьезные и нужные. Брежнев вскоре одряхлеет, и наступит эра «гонок на лафетах».[2] В итоге пост генерального секретаря займет иуда «меченный» из Ставрополья, который и развалит СССР. На его обломках начнутся войны, которые не прекратятся и в двадцать первом веке. На одной из них он и погиб… Вот об этом нужно думать!

Прощаясь, Григорьянц ему сказала:

– Позвоню, как будут новости. Ты мне тоже сообщай.

– Обязательно! – кивнул Борис. – Вы не злитесь на меня, Нерсесовна, молодого, глупого. Ведь я вас люблю…

– Иди уж! – Григорьянц вздохнула. – Герой-любовник…

В квартире Ольга бросилась ему на шею.

– Где ты был так долго? – она принюхалась. – С кем ты пил?

– С артистами отметил выступление, – соврал Борис. О встрече с членами Политбюро и споре с Сусловым, подумав, он решил не говорить.

– Я его тут жду, волнуюсь! – обиделась любимая. – А он там празднует, негодный, – она вздохнула. – Смотрела ваш концерт. Как ты выступил! Мне папа позвонил, хвалил тебя. Сказал, такого не припомнит, чтобы встал весь зал, даже Политбюро. А потом все вместе пели, даже Брежнев.

– Старался, – вымолвил Борис. – Знаешь, я наверно лягу спать. Устал, как вол на пашне.

– Ты гадкий! – сообщила Ольга. – Я надеялась, расскажешь.

– Завтра. Не сердись, любимая!

Он чмокнул ее в щечку и отправился в ванную. Несмотря на все волнения, уснул он скоро и поднялся поздно. Ольги не было. Записка на столе поведала: уехала в редакцию. Борис позавтракал, нашел припрятанные сигареты, закурил. Ольга не любила, когда он начинал дымить на кухне, и Борис обычно выходил из дома. Но не в этот раз. Курил он редко и обычно не с утра, только в этот раз не удержался. Не успел он сделать три затяжки, как раздалась трель телефонного аппарата. Загасив окурок в пепельнице, Борис прошел в прихожую и снял трубку.

– Алло?

– Здравствуй, Боря, – сказала Григорьянц. – Звоню, как обещала. Новости плохие. Все твои песни снимают из эфира, как по радио, так и на телевидении. Концерт в Кремле хотели повторить, его ведь записали, но об этом даже думать запретили. Упоминать тебя хоть где-то мельком – боже упаси. Понятно?

– Да, – сказал Борис. – Спасибо вам, Нерсесовна.

– Не за что, – она вздохнула. – Держись, Борис! Все пройдет когда-то…

В трубке раздались гудки. Борис прошел на кухню, достал из пачки сигарету, но не успел ее поджечь. Звонок раздался снова.

– Борис Михайлович? – спросила женщина в наушнике. – Беспокоят из отдела кадров редакции «Известий». Необходимо, чтобы вы приехали к нам срочно.

Он поехал. В отделе кадров немолодая женщина предложила ему сесть, а затем сказала:

– Тут выяснилось, что вас приняли на работу по ошибке. У вас ведь нет диплома об окончании художественного института?

– Нет, – подтвердил Борис.

– Без образования быть художником в редакции нельзя, – сказала кадровик.

– Вы это только разглядели? – он криво усмехнулся.

– Бывает, – она смотрела в стол. – Будет лучше, если вы напишете заявление об увольнении сегодняшним числом. Иначе – по статье.

– Понятно, – он кивнул. – Давайте ручку и бумагу…

Не прошло и часа, как Борис вышел из редакции. В его кармане лежала трудовая книжка, а кошелек пополнился купюрами – расчет с уволенным произвели мгновенно, наверное, чтоб не передумал. Борис не собирался. Бог с ней, редакцией! Денег ему хватит: на сберкнижку поступили отчисления от песен. Пусть эту речку перекрыли, но на счету скопилось много – пару лет он проживет безбедно. А дальше видно будет…

Едва вернулся под родную крышу – опять звонок.

– Борис Михайлович, из института беспокоят. Декан Петрищев, Лолий Аристархович. Тут такое дело… – собеседник в трубке явно чувствовал себя неловко. – Нам велели… – он вздохнул. – Будет лучше, если вы приедете и напишите заявление об отчислении вас из института.

– А если откажусь? – спросил Борис.

– Не сдадите сессию, – сообщил декан. – Все равно отчислят. А так вам будет легче куда-нибудь перевестись…

В голосе декана читалось, что в перевод он не верит, но спорить с ним Борис не стал. Буркнул: «Отчисляйте сами!» и бросил трубку. Подумав, он достал из бара бутылку коньяка, отнес ее на кухню, где открыл и наполнил стакан… Он допивал второй, когда из прихожей послышался звук отпираемого ключом замка. Спустя мгновение в кухне появилась Ольга. Встав за порогом, любимая вздохнула. Несколько мгновений они молчали. Борис смотрел на Ольгу. Глаза заплаканы, вид виноватый, и тот мужик, который в нем сидел, все сразу понял.

– Уходишь от меня?

– Как ты догадался? – удивилась Ольга.

– Элементарно, – он извлек из пачки сигарету. – Из редакции меня поперли, из института тоже. Песни запретили. Осталась лишь любимая, но они и здесь подсуетились.

– Ты не понимаешь! – выкрикнула Ольга. – Мама говорит, что ты придурок, папа – что больше не поднимешься. Растопчут и отправят на помойку. И меня с тобой. Это крах всего!

– Поэтому меня и нужно бросить? Все забыть, что между нами было? Черт с ним, институтом и работой! Выстоим, пробьемся. Не такое люди переживали. Главное, мы будем вместе.

– Борис, не надо! – Ольга всхлипнула. – Я тебя люблю! Но папа рассказал мне все… Да как ты мог! Ругаться с Сусловым… Ты обо мне подумал?

– Никогда не забывал, – он чиркнул спичкой и пыхнул дымом. – Считал, что у меня есть близкий человек, который будет рядом и в беде, и радости. Но я в тебе ошибся. Когда-то жены декабристов последовали за мужьями в каторгу…

– Ты не декабрист! – зло выплюнула Ольга. – Дурак самовлюбленный!

– Дурак, согласен, – Борис кивнул. – Ладно, собирайся. Но вещи выносить я помогать не стану.

– Сама управлюсь! – сообщила Ольга. – Со мной машина, на площадке ждет водитель.

Она ушла.

– Скатертью дорога! – отсалютовал ей стаканом Борис.

Он просидел на кухне, пока в прихожей не