Это был фирменный прием Га. Он лично изменил удар двит чаги так, что во время его исполнения нужно было поворачиваться к оппоненту спиной, чтобы его спровоцировать. Либо Га ничего не смыслил в тхэквондо, либо он просто не «проглотил наживку». Разумеется, не будучи настоящим Командиром Га, он не мог разбираться в боевых искусствах уровня Золотого пояса. Кью-Ки завела этот разговор лишь для того, чтобы определить, насколько сильно он считал себя Командиром Га.

Командир Га с жадностью сделал последний глоток, вытер губы и отодвинул от себя тарелку.

– Вы никогда их не найдете, – сказал нам он. – Мне все равно, что со мной будет, поэтому даже не пытайтесь заставить меня что-то рассказать.

Он произнес это твердым голосом, а дознаватели не привыкли к тому, чтобы подследственные так с ними разговаривали. Один из сотрудников отдела «Пуб Ёк», услышав это, подошел к нам.

Командир Га пододвинул к себе чайник. Вместо того чтобы налить себе чаю, он снял с чайника крышку, вытащил из него дымящийся пакетик и наложил его на зашитую рану над глазом, сморщившись от боли. По щеке у него потекли «слезы» горячего чая.

– Вы говорили, что хотите услышать мой рассказ, – произнес он. – Я расскажу вам все, кроме того, чтó стало с женщиной и ее детьми. Но для начала мне кое-что понадобится.

Один из сотрудников отдела «Пуб Ёк» снял с ноги ботинок и навис над Командиром Га.

– Подождите, – закричал я. – Дайте ему закончить.

Тот замер с ботинком в руке.

Га не обратил на эту угрозу никакого внимания. Неужели потому, что его учили переносить боль? Может, он уже привык к избиениям? Некоторым людям даже нравится, когда их бьют, – избиения часто помогают избавиться от чувства вины и ненависти к самому себе. Возможно, его терзали именно эти чувства.

– Он наш. Серж нам разрешил, – заявили мы сотруднику отдела «Пуб Ёк», немного успокоившись.

Тот отошел назад, но вскоре четверо из его коллег пересели за наш стол, принеся свой чайник. Они, разумеется, пьют пуэр, мы весь день чувствуем исходящий от них запах этого чая.

– Что вам необходимо? – спросили мы Командира Га.

– Мне нужен ответ на вопрос.

Сотрудники отдела «Пуб Ёк» были вне себя от ярости. Они, никогда в жизни не слышавшие подобных слов от субъекта, посмотрели в мою сторону.

– Сэр, – обратилась к одному из них Кью-Ки. – Грубой силой здесь не поможешь.

– При всем моем уважении, сэр… Мы должны дать этому парню понюхать белый цветок, взмывающий ввысь, – поддержал ее Чу Чак.

Я поднял руку:

– Хватит, наш субъект расскажет нам, как он познакомился с Командиром Га, и когда он закончит, мы ответим на один вопрос, на любой вопрос, который он пожелает задать.

«Старики» смотрели на нас с сильным недоверием. Сдерживаясь, они крепко сжимали кулаки.

Командир Га произнес: «Я встречался с Командиром Га дважды. Первый раз весной – я услышал, что он вскоре приедет в тюрьму.

– Начните с этого места, – попросили мы его.

– Вскоре после того, как я попал в Тюрьму 33, – продолжал он, – Монгнан пустила слух о том, что один из новых заключенных на самом деле был агентом Министерства тюремных шахт, направленным сюда для поимки охранников, которые потехи ради убивали заключенных, снижая, таким образом, норму производства. Полагаю, это сработало – говорили, что искалеченных заключенных стало меньше. Но эти охранники волновали нас меньше всего – зимой нам тем более было не до них.

– Как вас называли охранники? – спросили мы.

– Там нет имен, – ответил он. – Мне удалось пережить зиму, но я стал другим. Я не могу объяснить вам, какие там зимы, вы даже не сможете себе представить, что я там испытал в то время. Когда настала оттепель, мне было уже все равно. Я смотрел на охранников, как на сирот. Я устраивал себе выговоры. Вместо того чтобы сожалеть о том, что мне не удалось привезти еще одну тележку с рудой или добыть еще одну тонну угля, я бранил свои руки за непослушание или обвинял свою правую ногу в том, что она не хочет идти вслед за левой. Зима изменила меня – я перестал быть самим собой и превратился в кого-то еще. Холод… Словами его не опишешь.

– Ради любви к Чучхе, – прошипел старик из отдела «Пуб Ёк», все еще держа ботинок. – Если бы этого идиота допрашивали мы, то уже бы отправили погребальную группу на место захоронения этой великой, великой актрисы и ее малышей.

– Ведь это даже не Командир Га, – напомнили мы ему.

– Тогда зачем мы слушаем его нытье о тюрьме? – он повернулся к Командиру Га. – Вы думаете, что в этих горах холодно? – спросил он нас. – Представьте, как там воевали янки-снайперы и наносили авиаудары «Боинги» B-29. Вообразите, что в этих горах нет лагеря, в котором вам каждый день подают горячий капустный суп, что там нет госпиталя с уютной кроватью, где вам безболезненно помогают справиться с тоской.

Никто не сбрасывал на нас бомбы, но мы знали, о чем говорит Га. Однажды нам пришлось отправиться на север составлять биографию охранника из Тюрьмы 14–18. Мы весь день ехали в кузове «воронка». Сквозь щели в деревянном полу на нас летели брызги черной жижи, ботинки от холода стали каменными, и мы всю дорогу размышляли, действительно ли нам предстоит допрашивать субъекта или же нас просто решили заманить в тюрьму без лишнего шума. А когда мы совсем окоченели, то почти уверились в том, что костоломы из отдела «Пуб Ёк» уже готовятся нас «обработать».

Командир Га продолжал:

– Поскольку я был «новеньким», меня поселили рядом с госпиталем, и по ночам мне приходилось выслушивать жалобы больных. Один старик меня просто достал. Он больше не мог работать, так как у него отказали руки. Люди могли бы выгородить этого старика, но его ненавидели все – на одном глазу у него было бельмо, он все время кого-то в чем-то обвинял и чего-то требовал. По ночам он стонал, без конца повторяя одни и те же вопросы. «Кто ты? – кричал он в темноте. – Почему ты здесь? Почему ты не отвечаешь?» Неделю за неделей я ждал, когда за ним, наконец, приедет ликвидационный грузовик, и он замолчит навсегда. Но затем я начал задумываться над его вопросами. Почему я попал сюда? В чем мое преступление? В конце концов, я начал отвечать старику. «Почему ты никак не признаешься?» – кричал он, и сквозь щели в стенах барака я отвечал ему: «Я готов признаться, я все расскажу». Эти разговоры нервировали заключенных, и однажды ночью ко мне пришла Монгнан, самая старая женщина в лагере. От многолетнего голода она совсем высохла. Волосы у нее были коротко острижены, как у мужчины, а ладони обернуты тряпьем.

Командир Га рассказывал о том, как они с Монгнан тайком выбирались из бараков, пробегая через предбанник мимо бочек с водой, а мы в это время про себя размышляли о том, что имя Монгнан означало «Магнолия», величайший цветок на земле, хотя и не озвучивали свои мысли. По признаниям наших субъектов, именно этот цветок они видят, когда автопилот возносит их на вершину боли – на заснеженную гору, где от мороза для них распускается белый цветок. Несмотря на конвульсии, сотрясающие их тела, в памяти у них остается безмятежность этого образа. Это не так уж плохо, правда? Всего полдня боли… и прошлое остается позади, а все горькие ошибки и неудачи попросту забываются.