— Этот ниггер спер мои фильмы. Поехали скорей!

На путешествие из западного Лос-Анджелеса до обители Фоя в Голливуд-Хиллз потребовалось больше времени, чем следовало. Когда отец таскал меня в гости к Фою, где они вели свои мозгодробительные беседы, мало кто знал самый короткий путь от бухты в горы. В то время Кресент-Хайтс и Россмор были тихими улицами, свободными для езды. Теперь это двухполосные магистрали, по которым машины едут бампер в бампер. Блин, я же плавал в бассейне Фоя, пока они с отцом сидели и разговаривали о политике и расовых проблемах. И отец ни разу даже не выказал раздражения, что Фой купил дом на деньги, который он получил от мультфильма «Черные коты и детский джаз», оригинальные раскадровки которого до сих пор висят у меня в спальне.

— Вытрись, придурок! — ворчал на меня отец. — Капаешь на хозяйский паркет из ятобы!

Большую часть поездки Баттерфляй и Хомини просидели в обнимку, рассматривая фотографии самой Топси и ее сестричества, прославляющие радости мультикультурализма. Они чморили все этносы Лос-Анджелеса, район за районом. В нарушение всех правил дорожного движения и социальных табу Баттерфляй сидела на коленях у Хомини (оба не пристегнутые ремнями безопасности).

— Вот это я на пикнике в Комптоне… «Девушка из гетто», третья справа.

Я кинул взгляд на фотографию. Девушки с пивом и баскетбольными мячами и их спутники, с зачерненными лицами, в афропариках, курят косяки. Набивают золотозубые рты куриными ножками. Я счел оскорбительным даже не расистское глумление, а отсутствие воображения. А где Зип Кун[208]? Где хэпкэты сороковых[209]? Черные мамаши? Штиблеты? Привратники? Квотербеки? Дикторы прогноза погоды на неделю выходного дня? Ресепшионисты, которые здороваются с тобой в каждой киностудии и актерском агентстве города: «Мистер Уизерспун сейчас спустится к вам. Не желаете ли стакан воды?» Это проблема нынешнего поколения: оно не знает собственной истории.

— А это мы играем в лото «Бинго-Гринго» на Синко де Майо[210].

В отличие от фото с пикника на этом снимке Баттерфляй можно было отыскать без труда: вот она, сидит рядом с девушкой-азиаткой. Обе они, как и остальные «сестры», были одеты в огромные сомбреро, пончо, с матерчатыми сумками-бандольерами и с накладными усами а-ля Панчо Вилья. Они пили текилу и играли в лото. Be-ocho…! Bingo! Баттерфляй продолжала перебирать фотографии. Каждое событие предполагало свой дресс-код. Бункер: вечеринка в бассейне для подлинного генофонда. Японская пижамная вечеринка сябу-сябу. Тропою пива: пеший поход, переходящий в пейотль-трип.

Дом Фоя стоял неподалеку от Малхолланд-драйв, на холме с видом на долину Сан-Фернандо; мне казалось, он был больше, чем я помню. Настоящее поместье в тюдоровском стиле, с круговой подъездной аллеей, похожее на школу-пансион, даже несмотря на огромное объявление о продаже с молотка за долги, прибитое к воротам. Мы вывалились из машины. Горный воздух был живительно чист. Я глубоко вдохнул и задержал дыхание, а тем временем Хомини и Баттерфляй отправились к воротам.

— Нутром чую, мои фильмы там.

— Хомини, в доме никто не живет.

— Они там, я знаю.

— И что, собираешься перерыть весь двор, как в «Нежданном богатстве»? — спросил я, приплетя заодно лебединую песню Спэнки.

Хомини пошатал железный забор. И тут в памяти всплыл код — прямо как телефонный номер старого друга детства. Я набрал на панели 1–8–6–5. Ворота зажужжали, натягивая роликовую цепь, и медленно открылись. 1865[211]. Эти черные так предсказуемы.

— Масса, пойдем?

— Думаю, вы и без меня разберетесь.

За Малхолланд открывался живописный вид.

Заметив время, я отправился на север, лавируя между гнавшим «мазерати» и двумя подростками на дареном кабриолете BMW. Почти два километра дорогу пересекали следы от грязевого оползня, уходившие вниз, в кусты. Наконец, я выехал к улице и к Кристалуотер Кэньон Парк, небольшой ухоженной зоне отдыха, оборудованной столиками для пикников, с тенистыми деревьями и баскетбольной площадкой. Не обращая внимания на текущую по дереву смолу, я уселся под толстой елью. Собравшиеся после работы игроки разминались, чтобы сыграть пару раз до заката. В центре площадки маячил одинокий долговязый черный лет тридцати с небольшим, светлокожий, без рубашки. Из тех полупрофессионалов, что забредают на площадки для белых в богатых кварталах вроде Брентвуда или Лагуны в поисках достойной игры, возможности возвыситься и, кто знает, может даже найти работу.

— Внимание! Всем ниггерам просьба съебаться с площадки, — заорал черный брат к восторгу белых игроков.

Профессор философии в творческом отпуске ввел мяч в игру. Адвокат по делам о возмещении ущерба бросил с угла. На редкость хорошо сыграв рукой, толстый фармацевт опередил педиатра, но смазал бросок в прыжке. Дейтрейдер сделал бросок, но не задел кольцо, и мяч улетел за поле в сторону парковки. Даже в Лос-Анджелесе, где крутые тачки стоят впритык, словно тележки у супермаркета, машина Фоя с номером ’56 300SL опознавалась безошибочно. На земле таких осталось не больше сотни. Фой сидел возле переднего крыла в небольшом шезлонге, одетый лишь в трусы, футболку и сандалии, болтал по телефону и одновременно что-то печатал на ноутбуке, почти таком же старом, как и его автомобиль. Он сушил одежду. Его рубашки и брюки висели на плечиках, зацепленных за дверцы «крылья чайки», которые, широко распахнутые, парили, как крылья серебряного дракона. Мне нужно было спросить. Я встал и прошел вдоль площадки. Два игрока упали, хотя мяч не был ни у одной из команд. Они поднялись на ноги и продолжили спор.

— Ну и от кого отскочил мяч? — спросил меня игрок в стоптанных кроссовках, протянув ко мне руку в молчаливой мольбе о пощаде.

Я его узнал. Он играл усатого детектива в одном старом сериале, который до сих пор популярен на Украине.

— Он отскочил от чувака с волосатой грудью.

Кинозвезда не согласилась. Но это было верным решением.

Фой поднял на меня глаза, не переставая болтать по телефону и печатать. Он страстно и неразборчиво тараторил бессмысленный набор слов — что-то про скоростные поезда и возвращение негров-носильщиков в пульмановские вагоны. Шины «Пирелли» его «мерседеса»-купе полысели. Из потрескавшейся кожаной обшивки сидений, словно гной, выпирал желтый поролон. Наверное, Фою негде было жить, но он отказывался расставаться со своими часами и машиной, за которую, даже в таком разъебанном состоянии, он выручил бы на аукционе несколько сотен тысяч. Но мне нужно было спросить.