я так и сделал бы. Но теперь я мог посмотреть на себя со стороны… Аж плечи дернулись непроизвольно, до чего же тупо это будет смотреться! Пятнадцатилетний пацан в ресторане мажорит вместе со взрослыми дядями и тетями. А некоторым друзьям и пятнадцати нет, кабак — самое место для такого мероприятия, ага.

Пусть будет выпускной. И я порадуюсь, и одноклассники, и их родители. Баранова, Райко и Семеняк не пойдут, уже меньше денег надо будет. Мать Желтковой, очевидно, тоже. Ну и нормально: по тысяче с человека плюс сколько-то на автобус, чтоб встретить рассвет на озере.

В дверь постучал Борис.

— Ты там не утонул?

Блин, даже мыться не начал!

— На горшке, — отозвался я, конверт сунул под ванную.

Надо будет запечатать его и перепрятать в рюкзак.

Приняв душ, я передумал оставлять драгоценный конверт в ненадежном месте, спрятал его в олимпийку и, уступив место Борису, перепрятал в рюкзак. Подошел к телефону, набрал Илью и сказал, когда он взял трубку:

— Привет. Ну что, ты готов?

Помолчав немного, Илья выдал:

— Нет. Потому что я все взвесил и понял, что это тупо. Соберемся мы, скажем, в двенадцать. Через час доберемся на вокзал, потом еще час ехать, и вот уже два часа дня — и это в лучшем случае. И что нам остается? Потоптаться три часа по лесу — и назад, чтобы по темноте не шастать?

Похоже, мое желание устроить себе выходной побороло здравый смысл. Сегодня и самому не особо хотелось снова в спешке куда-то лететь, к тому же оставался незакрытый вопрос: как там Барик? Может, труповозка уже увезла его остывшее тело, а следственная группа фотографирует кровищу на стенах и собирает стреляные гильзы?

Пожалуй, первое, что я сделаю — поеду к нему. Еще сегодня похороны Руслана Войтенко. Знать бы, когда они и что там происходит. Никто ничего не скажет, остается только ждать, единственное, что я мог и что собирался сделать в ближайшее время — сгонять к Барику. Хоть он и гнилушка, а свой, жалко его, как-никак восемь лет провели бок обок. Одноклассники, они ведь как родственники, никуда от них не деться.

Еще не вытершись, Боря высунулся из ванной.

— Ну че, идем?

— На завтра перенесли, — ответил я, думая, что сделать прежде: позавтракать или поехать к Барику.

— У-у-у… Ну ладно. Значит, пойду в школу, рисовать. Только краска нужна, я говорил.

— Красная и зеленая, для стен? — уточнил я.

— Ярко-зеленая.

— Понял. До обеда сделаю.

Значит, сейчас — завтрак, потом — к Барику и — за краской, к полудню вернусь.

Завтракали мы вместе с Борисом бутербродами с сыром. Потом я отвез брата в школу и поехал к Барику. Визуально я знал, где он живет: если, не доезжая до общежитий, свернуть в сторону кладбища, вдоль дороги будут четыре двухэтажных дома-коробочки на четверых хозяев. Барик жил во втором, на первом этаже, его окна выходили на дорогу, точного адреса я не знал.

Чем ближе к его дому, там волнительнее. Изо всех сил я гнал из головы домыслы и боролся с желанием отсрочить визит и заехать к Сереге после покупки краски.

Вот он, нужный поворот. Начинаются частные дома, как у Гаечки, разделенные на двоих-четверых хозяев, с ветхими сараями и огородиками под окнами. Почти в каждом росла хурма, плоды уже налились и скоро созреют, и поедут к деду в Москву вместо груш или винограда.

Вот об этом надо думать. Хурма здесь ничего не стоит, многие хозяева не собирают ее, она падает и гниет. А в Москве это экзотика, как и инжир. Только транспортировать ее легче. А дозреть она может и на балконе, если положить ее вместе с яблоками в темное место. Научу деда — будет что месяц продавать… Хотя он же тут жил, должен уметь с ней обращаться.

Будет что продавать, ага. Скоро мороз ударит, и плоды превратятся в кашу. Вывод? Нужно запастись хурмой сейчас, пока она дубовая и не испортится. Вот о чем думать надо.

Борясь со страхами, я доехал до домов-коробочек. Возле дома Барика спешился, отметил, что окна все целы, следов перестрелки нет. Огородик, где дозревала капуста и зеленела петрушка, никто не вытоптал. Ну а что я хотел? Борецкий-старший нужен ему живым — допросить и удостовериться, что я не обманул, и Олег Войтенко — действительно предатель.

А дальше что? Тайна, покрытая мраком.

Я вошел в подъезд, тут тоже ничего подозрительного не наблюдалось. Две коричневые дерматиновые двери. Вроде вот эта, справа, вся в наклейках. Палец лег на кнопку звонка. Больше всего я боялся, что никто не выйдет, но донесся шорох, шаги, женский голос прокричал:

— Сережа, наверное, это к тебе.

Выглянул Барик, вскинул брови.

— Ты? Привет. Чего это ты?

Фу-ух, живой! И синяк с его лица почти сошел. Захотелось его расцеловать, но я сдержался, задал дежурный вопрос:

— Как дела?

— Да нормально.

Он не приглашал меня в квартиру и сам не выходил, видимо, знал, что я его недолюбливаю, и не знал, как себя вести. Кивком я пригласил его в подъезд, он оглянулся, крикнул:

— Ма, я сейчас. — И вышел в стоптанных домашних тапках, спросил:

— Чего тебе?

Наверное, для гопоты это нормальное общение. Хотелось плюнуть и уйти, но мне надо было разузнать, как обстановка, иначе я поучил бы его правилам хорошего тона.

— Да, вот, хотел тебя пригласить кое-куда, но, видимо, не буду.

— Ой, да ладно, — сказал он примирительно. — Но учти, в школу вонь нюхать не пойду.

— Да мы с пацанами завтра хотим на пикник, думал тебя позвать.

— Че за пикник? Это че ваще?

Господи, он даже слова такого не знает!

— Да за грибами собрались за город. По лесу полазаем, ведерко соберем маслят или боровиков, может, белые попадутся. Поедим, что с собой возьмем, потусуемся, туда-сюда. И мать спасибо скажет, когда грибы с картошкой пожарит.

Его глаза заблестели.

— Хочу! А кто еще будет? Денчик пойдет? Кабан?

— Если захотят. Пойдем, перетрем, — сказал я на его языке. — Тут котами воняет.

Барик пружинистой походкой, как на шарнирах, пошел за мной. Зачем они так ходят: дергаясь, чуть наклонив голову? Маркер принадлежности к социальной группе? Если гопников группа, то они удивительным образом синхронизируются, как голуби или рыба в стае.

На улице, отойдя от дома ближе к дороге, я спросил: