не меняя выражения лица) и снова швырнул ее в стол, затем, подув на оттиск, он кивнул Максимилиану и сказал:

– Пойдемте вниз, я вас познакомлю с вашим работодателем.

Максимилиан спускался по той же грязной лестнице, измятые сигаретные пачки и загаженные стекла окон сейчас были ему безразличны, он уже знал свое будущее и никогда больше не собирался возвращаться в этот отвратительный подъезд. Ему было теперь легко, он выполнил то, что давно обязан был сделать, а тяжесть новой ответственности перед новой работой еще не успела навалиться на него. Он шагал вниз за черным пальто и черной шляпой и чувствовал себя неожиданно свободным, и от этого ему было радостно. На улице человек в черном пальто направился прямо к серебристому автомобилю, и Максимилиану вдруг стало приятно оттого, что он отныне будет водить эту машину и, даже получая указания, куда ехать и где тормозить, все равно останется свободным, но в эту новообретенную свободу он возьмет с собой еще и великолепную машину, серебристую сигару.

– Это Максимилиан, – услышал он голос человека в черном пальто. – Он будет вашим водителем. До скорого! – Хлопнула дверца, и черная фигура начала отдаляться от автомобиля.

Поначалу Максимилиану показалось, что он видит сон, он толком не мог понять, то ли это он уже завел мотор и машина начала выезжать из злополучного двора, то ли человек в черном пальто, попрощавшись, направился вновь к подъезду, но как-то не напрямик, а кругами, обходя автомобиль и словно бы пытаясь как следует рассмотреть его со всех сторон. Он взглянул в зеркальце и увидел на заднем сиденье женщину, вернее, ее коричнево-рыжеватую шляпку и такого же цвета вуалетку – настолько густую, что она походила на вдвое сложенную марлю, под ней нельзя было различить даже примерно черт лица, но там, где она как– то излишне резко и словно бы вызывающе обрывалась, видны были губы – два ярких, наползающих друг на друга треугольника верхней, словно подчеркнутые нижней, очень пухлой и немного выдающейся вперед, – и подбородок, округлый, правильный, но очень бледный.

– Здесь следует повернуть направо, поедем через мост, – проговорила она спокойно, и тогда только Максимилиан понял, что минуты две уже ведет машину, сам того не замечая и чудом не попав в какую-нибудь дорожную неприятность. – Вера, – все так же спокойно, но немного невпопад представилась она, и Максимилиан особенно лихо в тот же самый момент обогнал довольно быстро едущий «мерседес».

И это слово потом долго звучало у него в ушах, пронизывая его мысли, и каким-то неясным, нелегальным способом оказываясь в его снах – впрочем, вместе с тусклым коридором и сидящим за столом Филином, мучительно составляющим список возможных ассоциаций, где все начиналось с банальной «Веры, Надежды, Любови» (однако и здесь случалось некое тоскливое преломление существующего, и в результате единственным уцелевшим островком так и оставалась Вера, Надежда же перетекала в одежду, а Любовь писалась с маленькой буквы и почему-то вульгарно теряла в конце мягкий знак). Завершала же список алое-вера, превращавшая зеленое в красное, позитив в негатив, и тут все медленно гасло, оставляя Максимилиана один на один с багровой изнанкой плотно сомкнутых век.

Вскоре Максимилиан привык к тому, что сзади всегда сидит она, он не мог себе представить езды по городу без ее отрывочных быстрых распоряжений и рыжих промельков в зеркальце заднего вида, ставшем единственным способом как следует рассмотреть – складку ли на ее вуалетке, дрожащие ли капли растаявшей метели на мягком фетре шляпки, неровные ли треугольники верхней губы. Ему часто приходилось останавливать машину в различных частях города, чтобы впустить вечно какого-то подтянутого и официального человека в черном пальто и черной шляпе, оказавшегося адвокатом Веры, однако почему– то взявшего на себя не только представление ее юридических интересов, но еще и опеку своей клиентки; он с чопорным, сухим видом беспокоился о ее здоровье, если ей случалось во время разговора с ним несколько раз кашлянуть, прикрыв рот замшевым кулачком, вуалетка тогда слегка приподнималась, и Максимилиан мог различить в зеркале мягкий нежный кончик маленького носа.

Максимилиана особенно раздражала подтянутость Адвоката и его способность ожидать их в самых непредвиденных местах прямо посреди улицы – пожалуй, он никогда не повторялся и каждый раз оказывался там, где до сих пор его не видели. Но более всего Максимилиана выводили из себя черное пальто и черная шляпа – романтический антураж, добавлявший Адвокату таинственной значительности. Впрочем, кажется, и Вера заметила преувеличенную приверженность Адвоката черному; однажды, находясь в каком– то необычайно возбужденном состоянии, она, впуская его в машину, откинулась на спинку сиденья и внезапно тонким голосом пропела:

– Черный фрак, и черный галстук, и рубашки белизна.

В ответ Адвокат лишь нахмурился, но промолчал. На этом вечере следует остановиться особо, поскольку он оказался решающим для Максимилиана.

Подхватив, как выражалась Вера, Адвоката, они отправились к Вере домой, Максимилиан с Адвокатом остались ждать в машине, в то время как Вера поднялась к себе и через полчаса вернулась, запахивая на ходу шубу, из-под которой проглядывала яркая ткань – оранжево-лиловые ромбы и праздничное сверкание пуговиц. На ней не было ее обычной шляпы с вуалеткой, выяснилось, что у нее коротко остриженные каштановые волосы, но на лицо была надета белая маска с печально устремленными вниз прорезями для глаз и с нарисованными на щеках голубыми слезами. Под заостренным и немного закрученным вперед подбородком из папье-маше можно было различить узкую полоску шеи, теперь густо намазанной белилами. Вера протянула Адвокату черную полумаску и неожиданно рассмеялась. Он взял ее и начал распутывать завязки, ничуть при этом не меняясь в лице. Максимилиан завел мотор, и вскоре уже они тихо катили по улицам, засыпанным снегом и заставленным машинами, светофоры мигали, а по тротуарам брели редкие прохожие, и тогда Максимилиану пришло в голову, что все окружающее движется в каком-то странном ритме, и весь город знает, куда они направляются, и каждое дерево, застывшее на обочине, как только их автомобиль скроется за поворотом, отомрет, зашевелится и, медленно извивая ветвями, последует за ними, чтобы тоже попасть на столь непонятный и столь чуждый Максимилиану маскарад.

И в этот момент Максимилиан словно бы вернулся за руль, на место и стал самим собой. Он не понимал, каким образом уже несколько недель возил незнакомую женщину в этой огромной машине и ни разу не вспомнил ни о своем детстве, ни о том, что он делал совсем недавно, скажем полгода назад, он лишь автоматически откликался на звук своего громоздкого имени, и за все это