и не видели, что произошло дальше. А жаль! Из-за колонны вышла ражая Зинаида Афанасьевна и вплотную подошла к супругу.

– Я правильно поступил, рыбонька? – жалобно спросил Огуревич.

– Правильно! – кивнула «рыбонька» и коротким ударом в корпус отправила мужа в нокдаун.

– За что? – согнувшись и задыхаясь, взмолился Аркадий Петрович.

– Я знаю, кого ты хотел поселить в люксе! Лапузину! Дрянь!

…После полутемного холла яркий уличный день заставил Кокотова зажмуриться. Открыв глаза, он обнаружил перед входом автобус с надписью «ТВ-Плюс». Неторопливый бородатый оператор в пятнистой форме спецназовца и высоких десантных башмаках укреплял на треноге камеру. Делал он это с таким угрюмым лицом, словно устанавливал станковый пулемет, чтобы перекрошить к чертовой матери всех окружающих. Молоденький звукооператор в бейсболке, разматывая провода, поглядывал на него с некоторой опаской.

Поодаль толпились насельники. Тихо переговариваясь, они внимательно следили за происходящим. Два древних солиста ансамбля песни и пляски Красной армии обменивались мнениями о том, как удивительно со времен их активной плясовой молодости изменилась военная форма. А некогда знаменитая телевизионная красавица, народная дикторша Жиличкина, усохшая почти до энтомологических размеров, восхищалась тем, насколько преобразились телекамеры, которые прежде напоминали средних размеров шкаф, поставленный на колесики и снабженный объективом величиной с супницу.

На скамейке, развалившись, сидел благодушный Агдамыч. Наблюдая телевизионную суету с тихой мудростью вовремя похмелившегося русского человека, он при этом бдительно следил за сохранностью привинченных латунных табличек. В отдалении по аллее нервно бегал Жуков-Хаит, иногда он останавливался, доставал из кармана бумажку, заглядывал в нее и снова устремлялся вперед.

– Кого ждем? – спросил Жарынин, подходя к оператору и осматривая камеру ревнивым взором профессионала.

– Имоверова.

– Ого! Вы слышали? – Режиссер обернулся к соавтору. – Лицо канала!

– Да, – кивнул Кокотов. – Сильный ход!

Имоверов был знаменитым телеведущим, можно сказать, звездой, и тот факт, что останкинский однокурсник прислал для репортажа именно его, говорил о многом.

– А где он?

– Едет, – отозвался оператор таким голосом, словно массовый расстрел он собирался начать конкретно с Имоверова, едва тот появится.

Из-за куртины показался Болтянский. Он шаркал, повиснув на руке рослого молодого красавца, одетого в дорогие джинсы, серые кроссовки из змеиной кожи и голубую куртку от «Бербери».

– Это Кешенька, Иннокентий – мой правнучек! – с гордостью сообщил Ян Казимирович, обращаясь одновременно к соавторам, старческому коллективу и телевизионщикам.

Правнук с легкой досадой поклонился, повернувшись к общественности. У него были высокая чубастая стрижка и загорелое спортивное лицо, излучавшее беспредметную доброжелательность.

– А похож-то! Ну вылитый! Две капли! – воскликнула Жиличкина, хотя, говоря по совести, особенной схожести между «дзядом» и правнуком не было, если не считать неуловимой польской «несгинелости».

Ян Казимирович церемонно представил Иннокентию Жарынина и Кокотова. Их имена и профессиональные заслуги, благоговейно перечисленные фельетонистом, произвели на плейбоя примерно такое же впечатление, как залетевшая на экран мобильника эсэмэска с рекламой меховой распродажи. Затем Болтянский, трепеща от гордости, сообщил, что Кеша служит в юридическом отделе российско-германской фирмы «Дохман и Грохман».

– А чем занимается ваша фирма? – робко полюбопытствовал автор «Кентавра желаний».

– А почему тут телевидение? – не ответив, спросил правнук.

– Это Дмитрий Антонович вызвал! – с готовностью объяснил Ян Казимирович.

– Зачем?

– Кешенька, я же тебе рассказывал, – заволновался старичок, – у нас хотят отобрать «Ипокренино»!

– Кто?

– Ибрагимбыков! Ты забыл?

– Ах, да! Вспомнил… Но это невозможно!

– К сожалению, возможно, Иннокентий! – возразил Жарынин.

– Но ведь это же Дом ветеранов!

– Подумаешь, Дом ветеранов! Оборонные заводы захватывают, – наддал режиссер.

– Странно, что рейдеры еще до атомных станций не добрались! – встрял Андрей Львович, гордясь сказанным.

– Вы полагаете, телевидение поможет? – усомнился правнук.

– А вы думаете, нет? – Недоверчивость юриста явно разозлила режиссера.

– Надо привлечь общественное мнение! – воскликнул Кокотов.

– Лучше привлечь к уголовной ответственности этого… Как ты сказал, дедушка?

– Ибрагимбыкова.

– Вот-вот… его! А телевидение бесполезно.

– Матка боска! – всплеснул руками Ян Казимирович. – Вот времена! Раньше – печать была огромной силой! После моего фельетона в «Правде» «Нет крепдешина – возьмите керосина!» Лаврентий Павлович посадил всю коллегию Министерства торговли. Всех до единого! А сейчас? Беззаконное время!

– Почему беззаконное? Будет суд… Наймите хорошего адвоката! Кстати, когда суд?

– Двадцать первого.

– Время еще есть. Может, все образуется. Закон на вашей стороне.

– Иннокентий, мне странно слышать такое от юриста. Вы разве не знаете наших судов? – возмутился Жарынин. – Там, если проплатить, могут запросто женщине дать срок за мужеложство!

– Сказано, конечно, смешно, но вы сильно преувеличиваете! Все не так трагично, – возразил правнук. – А где, кстати, ваш Меделянский? Он председатель фонда – вот пусть и борется!

– Вы даже знаете нашего главного сострадальца? – усмехнулся режиссер.

– Не знаком, но наслышан.

– Он в Брюсселе. Судится.

– А разве они не вернулись?

– Нет. Задерживаются!

– Странно… А Лапузина здесь?

– Здесь. Вон ее красный «Крайслер»! – Жарынин махнул рукой в сторону стоянки.

– Вы с ней знакомы? – ревниво уточнил автор «Кандалов страсти».

– Конечно! У нее очень сложный раздел имущества. Я ее консультировал.

– Кешенька, ты обещал и нам помочь! – взмолился любимый фельетонист Сталина.

– Ладно, я позвоню Огуревичу. Но пока акции лежат у меня в сейфе, ничего плохого быть не может.

– Какие акции? – насторожился Жарынин.

Но в этот момент к зданию лихо подрулил большой серебристый джип. Первой из него выпорхнула юная длинноногая блондинка с мелкими и влажными, словно прямо из-под душа, светлыми кудряшками. Ее коротенькая юбка заканчивалась как раз там, откуда начинается вызов общественной морали. Старички ветхо крякнули, с грустью вспомнив каждый о своем. Старушки посмотрели на одноприютников с осуждением и закручинились о невозможном. Следом выгрузилась полная дама средних лет, вся затянутая в черный кожаный костюм, точно авиатор начала прошлого века. Это сходство дополняли похожий на шлем парик и большие темные очки, поднятые на лоб. Она осмотрелась и разрешающе кивнула; только после этого показался Имоверов – атлетически сложенный парень с движениями усталой балерины. Одет он был в бирюзовый пиджак и пеструю шелковую рубашку с распахнутым воротом. Лицо канала осмотрелось, шумно вдохнуло ипокренинский воздух и произнесло, томно растягивая слова:

– И эту красоту хотят отнять! Ну, мы им сейчас покажем!

Между тем водитель джипа вынул из багажника складные стул и столик. Разложил их. На стул тут же уселся Имоверов, а на столик влажная блондинка определила гримерный чемоданчик. Ведущий откинулся, как в парикмахерской, а она, взяв кусочек губки, начала осторожно накладывать тон. Кожаная дама, видимо, редакторша, не теряя времени, достала из сумочки исписанные странички, присела на корточки и принялась читать заготовленный текст, почти вставив свои артикулирующие губы в ухо звезде.

Из-за колонны высунулся Огуревич и жалобно поманил Кокотова.

– Передайте Дмитрию Антоновичу! Пусть не рассказывает о том, как мы вкладывали деньги в «чемадурики»! – попросил он, держась за живот.

– Передам!

– И пусть обязательно скажет,