«Какое признание? — пробормотал он. — О какомзаконе вы говорите? Ничего не понимаю! Я подумал, что вы сошли с ума, какКалибан, и пришли меня убить. Кто вы такой на самом деле? Что вам от менянужно?»

«Вижу, разговор предстоит долгий. Садитесь. — Гэндзипоказал на стул. — Я так и знал, что вы станете отпираться».

Дож опасливо покосился на револьвер.

«Хорошо-хорошо. Я сделаю всё, что вы хотите. Только давайтелучше перейдем в кабинет. Здесь сквозняк, а меня знобит».

Мы прошли через темную столовую и уселись в кабинете: хозяинза письменный стол, Гэндзи — напротив, в огромное кресло для гостей, я — сбоку.Широкий стол содержался в изрядном беспорядке: повсюду лежали книги сзакладками, исписанные листки, посередине поблескивал бронзой богатыйчернильный прибор в виде героев русских былин, а на краю обнаружилось знакомоерулеточное колесо, выдворенное из гостиной и нашедшее пристанище здесь, в самойсердцевине дома. Вероятно, Колесо Фортуны должно было напоминать хозяину о дняхбылого величия.

«Слушайте внимательно и всё запоминайте, — велел мнеГэндзи, — чтобы потом изложить в отчете как можно точнее».

Должен сказать, что к обязанностям свидетеля я отнессясерьезно. Выходя из дому, прихватил с собой карандаш и блокнот, некогдаприобретенный по Вашему совету. Если б не моя предусмотрительность, мне сейчасбыло бы непросто восстановить всё сказанное с такой степенью точности.

Благовольский сначала нервно шарил пальцами по зеленомусукну, но потом сделал над собой усилие: левую руку убрал под стол, правуюположил на шлем бронзового богатыря-чернильницы и более уже не шевелился.

«Извольте объясниться, господа, что всё это значит, — сдостоинством сказал он. — Кажется, вы меня в чем-то обвиняете?»

Гэндзи попытался повернуть свое сиденье, но оно оказалосьслишком массивным, к тому же толстые ножки утопали в пушистом квадратномковрике, очевидно изготовленном на заказ — аккурат под размер кресла. ПришлосьЗаике сидеть, повернувшись вполоборота.

«Да, я вас обвиняю. В подлейшей разновидности душегубства —доведении до самоубийства. Но я виню и себя, потому что дважды совершилнепростительные ошибки. В первый раз — в этом самом кабинете, когда вы, искуснопереплетя правду с ложью, разыграли передо мной спектакль и прикинулисьблагонамеренной овцой. Во второй раз я дал себя обмануть, когда принял хвостдьявола за самого дьявола. — Гэндзи положил «бульдог» на крайстола. — Вы отдаете себе отчет в своих поступках, рассудок ваш трезв,действия тщательно продуманы и просчитаны на много ходов вперед, но всё равновы сумасшедший. Вы помешаны на жажде власти. Во время нашего предыдущегообъяснения вы признались в этом сами — с такой подкупающей искренностью, стакой ужимкой невинности, что я дал себя одурачить. Ах, если бы в тот вечер,когда вы разбили кубок, я догадался взять немного жидкости на анализ! Уверен,что это было не снотворное, как вы заявили, а самый настоящий яд. Иначе зачемвам понадобилось бы уничтожать эту улику? Увы, я совершил слишком много ошибок,которые обошлись чересчур дорого…

Мне ясен механизм вашей мании, — сказал далееГэндзи. — В свое время вы трижды хотели умереть и трижды испугались.Возглавив клуб самоубийц, вы словно бы искупали свою вину перед Смертью,подбрасывая вместо себя других в ее ненасытную пасть. Вы откупались от Смертичужими жизнями. Как нравилось вам воображать себя могущественным волшебникомПросперо, высоко вознесенным над обычными смертными! Никогда не прощу себе, чтоповерил вашей сказке о спасении заблудших душ. Никого вы не спасали. Наоборот,из романтического увлечения, порожденного нашей кризисной эпохой, —увлечения, которое в девяносто девяти случаях из ста миновало бы само собой, выискусно взращивали росток смертолюбия. О, вы — искусный садовник, негнушающийся никакими ухищрениями. Пресловутые «Знаки» вы изобретательноподстраивали сами, иногда пользуясь случайным стечением обстоятельств, но чащевсего фабрикуя их собственноручно. Вы, Благовольский, превосходный психолог, выбезошибочно угадывали самое уязвимое место каждой из своих жертв. Кроме того,как я заметил, вы отлично владеете и техникой гипноза».

Это совершеннейшая правда! Я неоднократно замечал, какоймагнетической силой обладает взгляд Просперо, особенно при мягком освещениижаровни или свечей. У меня всегда было ощущение, что эти черные глаза проницаютменя до самых тайников души! Гипноз — ну разумеется, всё объяснялось гипнозом!

«Я поздно появился среди вашей паствы, — продолжилГэндзи. — Не знаю, каким образом вы довели до самоубийства фотографаСвиридова и учителя Соймонова. Несомненно, и тот, и другой получили от Смертикакие-то «Знаки», и наверняка не без вашего участия, но теперь ход событий ужене восстановить. Смертников во время спиритического сеанса называла Офелия. Вытут вроде бы и не при чем. Но я не новичок в подобных вещах, и мне сразу сталоясно, что между вами и медиумом существует гипнотическая связь — вы умелиразговаривать с ней без слов. Как говорят спириты, она была настроена на вашуэманацию — достаточно было взгляда, жеста, намека, и Офелия угадывала вашуволю, была послушна ей. Вы могли внушить ей что угодно, девочка была всего лишьрупором ваших уст».

«Очень лирично, — впервые за всё время обвинительнойречи нарушил молчание Благовольский. — И, главное, доказательно. По-моему,господин Гэндзи, это не я умалишенный, а вы. Неужто вы думаете, что властибудут выслушивать ваши фантазии?»

Он уже оправился от первоначального потрясения, сцепилпальцы перед собой и смотрел на говорившего, не отводя глаз. Сильный человек,подумал я. Кажется, нашла коса на камень.

«Пишите, Гораций, пишите, — велел мне Гэндзи. —Как можно подробней. Тут важна вся цепочка. А доказательства будут.

С двойным самоубийством Моретты и Ликантропа у вас всё вышлоочень просто и опять-таки совершенно неподсудно. Офелия, действовавшая подвашим внушением, а возможно, и выполнявшая прямое ваше указание, объявила насеансе, что ближайшей ночью к избраннику явится посланец в белом плаще ипринесет Весть. Расчет был безошибочен: члены клуба люди впечатлительные, побольшей части истерического устройства. Странно еще, что посланец в белом плащев ту ночь приснился только двоим из них. Правда, судя по предсмертномустихотворению, незнакомец, привидевшийся юноше, был суровым, черноглазым иприбыл нормальным порядком, через дверь; девушке же приснился некто со светлымвзором, да и предпочел окно, но кто же станет приставать к мистическому видениюс мелочными придирками?»

«Чушь, — фыркнул Просперо. — Безответственныедомыслы. Записывай, Гораций, записывай. Если мне суждено погибнуть от рукиэтого полоумного, пусть преступление не останется безнаказанным».

Я в замешательстве посмотрел на Гэндзи, тот успокаивающекивнул: