– Это точно! – горячо подтвердил тот, вытирая лоб салфеткой. – Тут, кстати, не совсем правильная солянка, я не вижу в ней лимона… А, вот и лимон, слава богу! И непременно чтоб почки были и колбаса…

Жанна закрыла лицо руками, и плечи у нее затряслись.

– Ты невозможный… – сквозь хохот вырвалось у нее. – Ты всегда так себя ведешь на свидании?

– Н-нет… Послушай, давай выпьем за этот вечер!

– Давай. – Жанна заставила себя успокоиться. Они чокнулись. – Как там Селена? Я совершенно не представляю ее в домашней обстановке…

– Да я, в общем-то, тоже довольно редко ее вижу – раз или два в год, – признался Ремизов. Официант унес горшочек. – Она очень страдает от бессонницы, ты знаешь?

– Серьезно? – удивилась Жанна.

– Да. Я так думаю, что это у нее от чрезмерного увлечения пластической хирургией.

– Вряд ли.

– Почему? Ей же наркоз делали и все такое…

– Послушай, а ты кого-нибудь еще приглашал в такой круиз? – неожиданно спросила Жанна, которой уже наскучило обсуждать главную бухгалтершу.

– Что? – Ремизов покраснел – это было видно даже в сумерках. – Нет. Просто знакомый таким же вот макаром отмечал день рождения – на воде, и я решил, что обязательно приглашу свою девушку…

– Кого? – насмешливо перебила Жанна. – Свою девушку?..

– Не придирайся к словам, – мягко произнес он. – Ты же не такая стерва, какой хочешь казаться.

Раньше Жанна непременно обиделась бы на такую фразу, но сейчас не нашла в ней ничего обидного. Все правда, все правда…

– На самом деле я бы хотела быть твоей девушкой, – сказала она совершенно другим тоном, играя пустым бокалом. Подошел официант и подлил еще вина. – Вот и все.

– Прости, – он накрыл ее ладонь своей рукой. – Я тебе сейчас одну вещь скажу… Ты мне понравилась с первого взгляда. Только нам все время что-то мешало!

– А ты мне – со второго. Или с третьего? – задумалась Жанна.

Теплоход проплыл под стеклянным мостом, сияющим голубоватой подсветкой. На набережной, у парка Горького, веселились люди. Жанна вспомнила Сидорова с Айхенбаумом, как они тоже здесь веселились не так давно. Нет, к Сидорову с Айхенбаумом она не испытывала ничего подобного…

В черной воде отражались огни от фонарей.

– Странное существо – человек… – пробормотала Жанна. – Если человеческий детеныш попадет в волчью стаю, то вырастет волком. Попадет к обезьянам – станет обезьяной. Может жить и на севере, где мороз минус пятьдесят, и на юге, где плюс пятьдесят.

– Да, человек ко всему может приспособиться, – усмехнулся Ремизов. – А я вот о другом думаю – что, несмотря на это, ему всего мало. Все время чего-то не хватает! У меня вот есть друг – художник, так он целую жизнь только и делал, что совершенствовал свое мастерство. Рисовал с утра до ночи, не спал, не ел… Одни глаза остались! В один прекрасный день вдруг бросил кисти и краски и заявил – человек должен быть выше своей профессии. В общем, отвезли друга в Кащенко…

– Что, правда? А мне нравится твой друг! Его вылечили?

– Да. Скоро выпишут. Если хочешь, я вас потом познакомлю… – обещал Ремизов. – Это я к тому, что все стремятся к исключительности, к тому, чтобы быть лучше остальных… О, все такие сложные и многогранные, что никто не хочет быть просто человеком!

– Знаешь, что Борис Пастернак сказал по этому поводу? Он сказал, что самые обыкновенные люди – это гении. А необыкновенны только посредственности – они все время лезут из кожи вон, пыжатся, оригинальничают…

– Нет, сейчас другое, сейчас всем правят деньги, – сказал Ремизов, отпивая коньяк. – Чем ты богаче, тем выше в собственных глазах и глазах других. Если у тебя «Феррари» – это одно, а если «Запорожец» – совсем другое.

– Согласна. У нас общество потребителей! Человека делают вещи. Но в этом есть некая ущербность… Придет, например, новый Мессия – а у него не будет сотового телефона последней модели и крутой тачки. Станут его тогда люди слушать или нет?

– Интересно ты ставишь вопрос… – засмеялся Ремизов.

– Вот я тебе и говорю, что важнее – внешнее содержание или внутреннее?..

Они говорили и говорили – обо всем подряд, обо всем и одновременно – ни о чем. И не могли остановиться.

Давно уже были выпиты коньяк и вино, давно унес официант пустые тарелки, опустела палуба. Была глубокая ночь, когда они вновь причалили к берегу у Киевского вокзала. Жанна взяла свой букет, и они с Ремизовым сошли на берег. И опять бравый морячок отдал Жанне честь…

– Холодно? – Ремизов обнял ее за плечи, когда они вышли на набережную.

– Нет, – Жанна разгоряченной щекой прижалась к его плечу.

– Ну я же вижу, что тебе холодно… – Ремизов начал стягивать с себя пиджак.

– Ах, Васечка, не будь таким занудой! – Жанна попыталась остановить его. – Герой накидывает героине на плечи пиджак – как в старом добром советском кино!

– Зануда – это ты! Ничего не имею против старого кино…

Он все-таки натянул на нее пиджак. Запах его одеколона, тепло ткани – его тепло… Жанна вдруг вспомнила свою авантюру с «первым встречным».

«Господи, как хорошо, что ты послал мне именно его!..»

– Ты знаешь, я не собираюсь с тобой расставаться, – сказал Ремизов. Положил ей руки на плечи и поцеловал – в лоб, щеки, в нос, в губы. – Что ты на это скажешь?

– Скажу, что я полностью с тобой согласна, – просто ответила Жанна и улыбнулась.

Ремизов обнял ее, и они еще минуту стояли неподвижно, под темно-синим небом, по которому медленно плыла золотая, в прозрачных кружевных облаках луна.

Жанна проснулась утром в чужой постели, в чужой комнате и в первый момент не могла ничего вспомнить. Повернулась и увидела Василия Ремизова, который спал рядом. Спал с таким безмятежным, счастливым видом, что ей вдруг стало нестерпимо смешно, и события вчерашнего дня нахлынули на нее. И не было в этих воспоминаниях ничего, что могло бы смутить ее или вызвать сожаление; не было ни в словах, ни в действиях, ни в ее мыслях ничего такого, что она теперь хотела бы изменить. Все просто и ясно, все весело и хорошо.

Нет ничего неприятней, чем просыпаться в чужом доме, но, странное дело, подобное обстоятельство ничуть не тяготило Жанну. Она чувствовала себя так, как если бы проснулась у себя, – это бывает редко… Вернее, такого еще не было никогда.

Она все-таки не выдержала и засмеялась… Потерлась щекой о его нос. Ремизов, не открывая глаз, прижал Жанну к себе. Он был теплый и мягкий, он ничем не раздражал. Не вызывал отторжения запах его кожи, не возмущала поросль светлой шерсти на его груди. Нравились прикосновения его ладоней. И прикасался-то он именно так и именно там, где она хотела. То есть она и сама не знала – где и как, просто его действия шли впереди ее желаний.