– Бред. Послушай, я же ехала… я же ехала к тебе – как к единственному родному человеку! – с ненавистью произнесла Жанна. – Может, мне плохо было – кошки на душе скребли, и все такое… Почему Сэм понимает меня лучше, чем ты?

– Кошки скребли… – насупилась Ксения Викторовна. – Тебе грех на жизнь жаловаться! Ты молода, красива…

– Да что ты все про мою молодость с красотой заладила! – с досадой отмахнулась Жанна. – Это все ерунда…

– Ничего себе! И это ты говоришь женщине, которой шестой десяток пошел…

– Ты никогда меня не любила. Я тебе только мешала.

– Здрасте! Я пахала как лошадь, из гастролей не вылезала, жила в каких-то вонючих гостиницах, чтоб вашей милости спалось мягко и кушалось сладко, а теперь ты ко мне с претензиями…

– Да не надо мне было ничего! – разозлилась Жанна. – Бросила меня на бабку, которая кроме Золотого и Серебряного века русской литературы знать ничего не хотела… Я была одна! Я все время одна!

– Господи, милочка, в твоем возрасте давно пора избавиться от детских комплексов! – нервно засмеялась Ксения Викторовна. – Ты живешь в прекрасной квартире, купленной на мои деньги, ты пользуешься моими связями…

– Я так и знала, что ты мне это припомнишь.

– А как же иначе?.. Ты просто бесишься от скуки! Тебя не мамочка должна уже утешать в тяжелые минуты жизни, а мужчина… Где он, твой мужчина?!.

– Его нет. Я же говорю – я одна.

– Ни за что не поверю, чтобы такая эффектная девушка была одна, – сварливо заметила Ксения Викторовна.

– Есть мужчины, но все не те.

– А, ну правильно, если ты будешь вечно окружена водопроводчиками…

– Какими еще водопроводчиками? – с изумлением спросила Жанна.

– Я про этого твоего соседа, как его там…

– Перестань! И он не водопроводчик, он ночной сторож…

– Ага, правда глаза колет! – с добродушным торжеством произнесла Ксения Викторовна. – Да ты извращенка, милочка. Помнишь этот фильм, давнишний, с Катрин Денев?

– Какой фильм?

– Ну, где у нее был прекрасный муж, положение в обществе, а ее все тянуло непонятно куда… Вспомнила – «Дневная красавица», вот!

…Адрес она нашла. Не сразу, правда… После переезда она многие вещи считала потерянными, но, детально исследовав все ящики, так и не разобранные чемоданы и коробки, второпях заброшенные на антресоли, обнаружила много нужных и интересных предметов.

Нашла любимую шапку из норки, потерю которой успела давно оплакать (на замену ей был куплен не слишком удачный кожаный колпак, с которым теперь можно было с чистой совестью расстаться – главное, не потерять шапку до следующей зимы). Правда, настоящие морозы в Москве случаются редко, но тем не менее…

Нашла майку приятного терракотового цвета – раньше он был не моден, а теперь, говорят, писк сезона. Майку немедленно натянула на себя. Выудила из глубин шкафа набор стальных кастрюль, еще в магазинной упаковке – моментально разрешилась проблема подарка Карине на день рождения. Карина неплохо готовит, ей пригодится…

Нашла старинный веер с ручкой из слоновой кости – правда, слабая альтернатива установленным везде кондиционерам, но нельзя же быть до такой степени рациональной… Веер – это стильно, в конце концов!

Обнаружила с недоумением коробку засохшего печенья. А под ней, в шелковом маленьком абажуре (кстати, самой настольной лампы, которой принадлежал абажур, почему-то нигде не было), лежали документы. В том числе и старая записная книжка…

И следующим же вечером – а он был свободен, как и все прочие вечера в последнее время, поскольку закадычные друзья Сидоров с Айхенбаумом избегали ее общества (у остальных – семья, дети, и т. д.), – отправилась по адресу, указанному в записной книжке. Конечно, она, ученая, прежде бы позвонила, но номер телефона отсутствовал.

…Геннадий Сергеевич Ложкин жил в панельной девятиэтажке неподалеку от проспекта Мира. Когда-то, много лет назад, Жанна была у него – всего один раз. Геннадий Сергеевич изъявил желание увидеть родную дочь, и Жанна, тогда еще совсем девочка, уговорила бабушку съездить к нему.

Это было, но было так давно, что все подробности той встречи стерлись у Жанны из памяти, она помнила только огромного черного кота, который ходил по подоконнику на кухне взад-вперед и орал скучным сердитым голосом. Ни лица отца, ни обстановки в его квартире, ни того, о чем они говорили, Жанна не помнила. Остались в памяти лишь тоскующий по свободе кот и бабушкины слова, произнесенные несколько позже: «Ни богу свечка, ни черту кочерга!» Или, может быть, слова относились вовсе не к Геннадию Сергеевичу?..

…Дверь открыл пожилой сухопарый мужчина в аккуратном спортивном костюме, в очках, которые едва держались на кончике носа, с газетой в руке и с тем самым выражением лица, с каким обычно расталкивают локтями прохожих в час пик, – раздраженным и равнодушным одновременно.

– Ну? – сурово спросил он.

– Папа? – неуверенно произнесла Жанна.

Очки у мужчины соскользнули с носа – он едва успел подхватить их рукой. Помолчал, а потом сказал:

– Жанна?

– Папа… о, ты только извини, что я без предупреждения, но, понимаешь, я не нашла твоего телефона… – Жанна хотела обнять его, но испугалась, что чересчур форсирует события, спрятала руки за спину. Геннадий Сергеевич не выглядел растроганным. Но и растерянным тоже не был.

– Проходи… Эта прихожая – всего полтора метра.

– Да, маловато… – засмеялась Жанна.

– Вот кухня. Шесть метров всего, между прочим. Комната – шестнадцать… Как видишь, жить совершенно негде. Я бедный.

– А где кот? – спросила Жанна. – Помнишь, у тебя кот был, такой черный…

– Сдох, – коротко ответил Геннадий Сергеевич. – От старости сдох.

– Жалко… – пробормотала Жанна, оглядывая жилище отца.

Мебель еще с советских времен, закоптелая люстра Чижевского на видном месте, а на столе, покрытом потертой клеенкой, – Библия. Все-таки – свечка, а не кочерга… Данное открытие не могло не радовать.

– Садись, – указал отец на стул.

– Я почему-то до последнего не верила, что увижу тебя, – сказала Жанна. – Думала, что ты или переехал, или… – Она запнулась.

– Нет, я еще жив, – сурово ответил ее родной отец и почесал мизинцем макушку. – Кстати, видел мать по телевизору.

– Она очень хорошо выглядит, правда?

– Бесовщина, – отрывисто произнес Геннадий Сергеевич. – Песни поет народные, и платье вроде народное, а на самом деле – одно смущение умов.

– Ты один? – еще раз огляделась Жанна.

– В смысле, не женат ли я? Нет.

О чем еще говорить, Жанна не знала. Когда шла сюда, представляла эту встречу совсем по-другому.