Отряд, осаждавший терем Докуки, пребывал в растерянности: гонец задерживался, а из города доносились непонятные крики, звон металла, кое-где, кажется, даже что-то загорелось, хотя это же невозможно! Это же никому не надо! Андрюшка Хрен хмурился. Он не понимал, что происходит, а когда он чего-то не понимал, то начинал сердиться и ему хотелось кого-нибудь зарезать.

В раскрытых воротах показался сиртя с огромной секирой. Андрюшка уже подумывал – не зарезать ли ему этого недомерка, не со зла, а для собственного успокоения. Кто их там считать-то будет, этих сиртя? Но на подворье уже влетела целая сотня маленьких воинов. Не говоря лишних слов, прибывшие набросились на поредевший и израненный отряд. Андрюшка погиб одним из первых. Секира раскроила ему голову, он даже саблю поднять не успел. Другие пробовали отбиваться, но силы были слишком неравны. Сиртя быстро перебили уставших бойцов, лишь те, кто из боя с Федей вышел без ран, сумели бежать со двора, саблями и ножами проложив себе путь в боевых порядках подземных жителей. Но таких было немного.

Сиртя не стали задерживаться во дворе. Оглядев мощные стены и оценив решительность осажденных, они не стали штурмовать терем. Добив раненых, они убежали – искать лёгких жертв. Сюда решили вернуться позже – когда все, кого можно застать врасплох, будут перебиты…

Троицкие ворота охраняла дюжина стражников. Не ожидая нападения изнутри города, бойцы всё же были смущены шумом битвы и держались настороже. Поэтому врасплох сиртя их не застали. Правда, двоих они всё-таки сумели подстрелить из луков, но этим их успех и ограничился. Раненых втащили наверх, где размещалась комната стражи и механизм подъёма ворот, и, пока нападавшие штурмовали ворота, их отгоняли лучным боем. А когда они подошли совсем близко, стали кидать им на головы камни, припасённые для нападения извне. А старший смены ударил в колокол – с недавних пор каждые ворота были снабжены колоколами, чтобы в случае опасности известить горожан о нападении. У каждых ворот был колокол своего, особого звону, так что можно было сразу определить – в каком месте враг пытается атаковать город.

Нападавшие потоптались-потоптались у ворот и, видя, что уже ничего сделать нельзя, поплелись обратно в город. А звон колокола ворот разбудил тех горожан, кто ещё не проснулся от шума битвы. Этот звон спас многих новоградцев, успевших взять в руки оружие и дать отпор незваным пришельцам.

Неожиданное сопротивление сиртя встретили на пристани. Там как раз накануне подошло пять кораблей из Амстердама, экипажи которых состояли из отпетых сорвиголов, с саблей и пистолетом в руках защищавших по всему миру интересы Объединённых Провинций Нидерландов. Они подавляли восстание яванских мусульман и сражались с воинственными зулусами в Южной Африке. Ходили в Малайю и Мадагаскар, Китай и Японию, попутно грабя суда всех стран, которые попадались на пути. Они были такими искусными мореходами, что ходили под парусом в любую погоду, положив начало легенде о «Летучем Голландце». На Руси они были впервые и, верные своей традиции – прибытие на новую для себя землю отмечать обильным распитием вина этой страны, отправились на поиски. Но, поскольку вина в Новограде не делали, они купили несколько бочек первоклассной браги. Когда передовой отряд сиртя ворвался на пристань, веселье было в самом разгаре. Голландцы, истые моряки, пили, не сходя на берег. Тосты звучали один за другим, все выражали бурное восхищение «rusland brazhka», утверждая, что хвалёный английский эль – слабое подобие русского пенного напитка. А самые буйные головы требовали сейчас же, не откладывая на завтра, идти в город и с кем-нибудь подраться. В самом деле, зря пили, что ли?

Но никуда идти им не пришлось. «Подраться» пришло к ним само. Сиртя достали из-за спины луки. Один короткий миг, свист стрел – и вот несколько голландцев упали. Но людей, привычных к бою, смутить несколькими точными выстрелами было нельзя. Пирующие моментально рассыпались по палубе, скрываясь за мачтами и фальшбортами. Пистолеты всегда за поясом, выдернуть их – дело недолгое. Голландцы открыли беспорядочную стрельбу, поражая нападавших громами и молниями. Незнакомые с этим оружием, сиртя растерялись и даже подались назад. Они не понимали, от чего падают мёртвыми их товарищи – не видно ни стрел, ни камней, ни топоров. Было отчего прийти в ужас!

Голландцы, увидев, что противник в смятении, похватали тяжёлые абордажные сабли и стали выпрыгивать с кораблей на берег. И тут сиртя пришлось нелегко! Три десятка разъярённых и пьяных морских волков – страшная сила! Не успевшие убежать с пристани были покрошены в капусту. Остальные убежали так быстро и так далеко, что голландцы угнаться за ними не смогли. Побродив в окрестностях пристани и не найдя противника, они вернулись на корабли. Там перевязали раненых товарищей и продолжили попойку. Ну подумаешь – схватка! Мало, что ли, их было и ещё будет?

Сиртя врывались в дома, убивая всех, кто не успел спрятаться или убежать. Порой встречали отпор, кое-где – сильный. Их ряды редели. В бой с захватчиками вступала даже нечисть. Домовые, банники и овинники со всеми своими родичами, до глубины души (или что там у них вместо неё?) были оскорблены вмешательством чужаков в их жизнь. Нет, конечно, городские распри или вторжение иноземцев – это понятно и привычно. Это людские дела и в них нечисть не вмешивалась. Но тут! Выскочили из-под земли какие-то карлики-отморозки – и ну топорами махать да стрелами пулять! И не люди, и не свой брат-нечисть. Непонятно кто. Короче говоря – бей гадов!

Домовые бились отчаянно. Бросались на сиртя, вцепляясь зубами в уши, шеи, руки – словом, куда могли дотянуться! Пользовались тем, что бессмертные, и шли на противника кто с чем, а часто и просто с голыми руками (ну или лапами – называйте, как хотите!).

Авессаломыч после побега из Старых Портянок временно обосновался в доме, где жил старейшина домовых – Пшепшепшетский. Дом этот принадлежал одному гончару, мужику хоть и не сказать, что богатому, но и не бедному. Так, среднего достатка. Было бы неверно думать, что домовой патриарх выберет себе дом какого-нибудь новоградского богатея, нет. Он выбрал жилище простого гончара, мужика работящего и обременённого большой семьёй. Семь сыновей было у него, и он часто говаривал с гордостью: «Моя семья – семь Я». Домового своего он очень привечал, дважды в неделю оставляя ему на ночь в миске тёплого молока, порой даже не коровьего, а козьего. И остатки еды на столе до утра никогда не стояли, нечисть этого очень уж не любит… Пшепшепшетский, уважая своего хозяина за трудолюбие да аккуратность, всячески помогал ему в работе. Ну там, смотрел, чтобы оставленная на ночь глина не высохла, если вдруг нерадивый подмастерье поленился укрыть её мокрой холстиной, или укачивал самых маленьких детей, когда они не могли уснуть. Он даже полюбил эту семью и этот дом. И вот, когда во двор ворвались полтора десятка сиртя и, размахивая секирами, принялись рубить дверь, он без колебаний встал на защиту. Сам хозяин дома с двумя старшими сыновьями, взяв мечи, которые были у каждого новоградца, приняли бой. Ещё трое по малолетству меча держать не могли, они отстреливались из луков, а самых маленьких с матерью закрыли в чулане, где хранили запасы глины, навесили тяжёлый замок, а ключ спрятали. После победы откроем! А если не повезёт – то, может, сиртя не смогут взломать прочную дверь. Всё защита!