проанализировав зависть, злобу и рессентимент, Адам Смит не оставляет сомнений в том, что только сдерживание этого мотива обществом, основанным на законе и порядке, обеспечивает неравенство собственности и, следовательно, экономический рост. Люди действительно могут сосуществовать в атмосфере относительной безопасности даже при отсутствии власти, которая защищала бы их от возникающей из этих страстей несправедливости. Но это не относится к обществу с большим имущественным неравенством.

Всюду, где существует крупная собственность, существует большое неравенство. На одного очень богатого человека обязательно приходится как минимум 500 бедняков. Богатство немногих подразумевает нищету многих, которых часто побуждают посягнуть на владения богатого одновременно нужда и зависть. Только под защитой гражданской власти владелец ценной собственности, приобретенной трудом многих лет или, может быть, трудом многих поколений, может проспать хотя бы одну ночь, чувствуя себя в безопасности. Он постоянно окружен неизвестными врагами, которых он не в состоянии умиротворить, несмотря на то что он никогда не провоцировал их, и от чьей несправедливости его может защитить только мощная рука гражданской власти, постоянно занесенная, чтобы покарать их. Следовательно, приобретение крупной и ценной собственности с необходимостью вызывает возникновение гражданской власти. Там, где нет собственности или где ее ценность не превышает ценности двух-трех дней труда, нет настоятельной необходимости в гражданской власти[259].

Однако Адам Смит совершенно определенно ошибается, полагая, что бывает собственность настолько малая, что ее владелец может не бояться завистливой агрессии.

Иммануил Кант

В своей поздней работе «Метафизика нравов» (1797) Кант анализирует зависть, которую он считает принадлежащей «к тому же отвратительному семейству, к которому принадлежат неблагодарность и Schadenfreude». Эти последние он называет «пороком человеческой ненависти – полной противоположности человеческой любви». Такая ненависть является не «открытой и бурной, а тайной и замаскированной, так что к пренебрежению своим долгом по отношению к ближнему своему добавляется еще и низость; и вследствие этого, страдает также долг по отношению к самому себе». Кант дает законченное выражение философской доктрине и этике ценностей, согласно которым зависть представляет собой антитезу добродетели, отрицание человечности. Его определение является одним из самых полных определений зависти:

Зависть (livor) есть склонность воспринимать с неудовольствием благополучие других, хотя оно не наносит никакого ущерба его благополучию; когда она проявляется в поступке (направленном на то, чтобы лишить блага другого), она называется «квалифицированной завистью», в остальных же случаях – просто недоброжелательством (invidentia); зависть все же представляет собой лишь косвенно злонравный образ мыслей, а именно досаду от того, что мы видим, как чужое благополучие заслоняет наше собственное; потому что мы не умеем оценивать наше благо по его внутреннему достоинству, а делаем эту оценку наглядной, лишь сравнивая наше благо с благом других[260].

Как мы видели, в более примитивных обществах, например среди тихоокеанских добуан или североамериканских навахо, считается, что фактической причиной собственного неблагополучия человека является благополучие другого. Требуется определенный уровень зрелости и разумности или, по крайней мере, полная свобода от магических представлений, для того чтобы завистливый человек смог полностью осознать, что тот, кому он завидует, не владеет ничем таким, чем он, завистник, мог бы обладать при условии отсутствия этого человека.

Далее Кант размышляет об одном выражении, нейтрализующем зависть. Сегодня оно настолько распространено, особенно в Америке и в Англии, что можно предположить, что оно служит для вытеснения знаний о подлинной природе зависти и ее функции в человеческих взаимоотношениях. Кант пишет: «Поэтому, вероятно, и говорят о завидном согласии и счастье в браке, в семье и т. д., как будто бы есть такие случаи, когда дозволено кому-то завидовать». Сегодня, как, видимо, и во времена Канта, этот оборот речи используется для того, чтобы выразить настоящую зависть, но в социально приемлемой форме, а иногда даже для того, чтобы предостеречь объект зависти от собственной зависти говорящего или зависти других. Это действительно может быть нормой социального контроля, с помощью которой приобретается влияние на стиль жизни другого человека или на удовольствия, которые он получает от жизни. В следующей ниже фразе Кант вводит три фундаментальные характеристики зависти, действительные для любого общества:

Побудительные мотивы зависти заложены, следовательно, в природе человека, и лишь их внешнее проявление превращает ее в отвратительный порок угрюмой страсти, терзающей человека и стремящейся к разрушению счастья других, хотя бы только мысленно; [порок этот], стало быть, противен долгу человека перед самим собой и перед другими людьми[261].

Таким образом, для человека естественно испытывать импульс к зависти. Он всегда будет сравнивать себя с другими, обычно с теми, кто не слишком отдален от него социально, но порок, угрожающий личным отношениям и, следовательно, обществу в целом, проявляется только тогда, когда завистливый человек переходит к действиям, или же соответственно бездействует, чтобы причинить вред другому (намеренно не предостерегает или не помогает), или как минимум потворствует своей зависти настолько, что причиняет ущерб самому себе.

Поскольку зависть – это разрушительная страсть, которая совершенно неспособна иметь какую-либо позитивную ценность ни для человека, ни для общества, то Кант объявляет ее нарушением долга завистливого человека перед самим собой и долга завистника перед тем, кому он завидует. Вряд ли Кант мог предполагать, что из семени, брошенного Французской революцией, за которой он так внимательно наблюдал, спустя столетие вырастет новая общечеловеческая версия его категорического императива, выраженная примерно так: «Завидуй другим так сильно, чтобы умиротворение твоей зависти (хотя и невозможное) стало бы основанием для любого всеобщего закона». Или более точно: «Завидуй другим так, чтобы твои завистливые требования стали мерой для любого всеобщего закона».

Психология неблагодарности

Кант представляет свою концепцию психологии неблагодарности, демонстрируя такую проницательность по отношению к психологическим взаимосвязям, какая вряд ли доступна и сегодня. В этом конкретном разделе слово «зависть» не встречается, но Кант причисляет неблагодарность к «ужасному семейству зависти». Спустя почти 100 лет очень похожую интерпретацию неблагодарности развивал Ницше, но наш век, одержимый желанием «нести добро» самым отдаленным странам и народам, не желает признавать, что по совершенно очевидным причинам получатели его благотворительности относятся к донорам с глубокой ненавистью и завистью, а иногда живут исключительно надеждой на их гибель. Итак, Кант продолжает:

«Хотя неблагодарность по отношению к благодетелю, которую называют черной неблагодарностью, если она достигает степени ненависти, а в остальных случаях – легкомыслием, осуждают как ужасный порок, она настолько общеизвестна, что не считается невероятным заполучить врага в результате оказанных благодеяний».

Как Запад мог забыть об этом открытии до такой степени, чтобы после 1950 г. предполагать, что внешняя политика может быть заменена гуманитарной помощью «третьему миру»? Я упоминаю об этом исключительно затем, чтобы