продемонстрировать, что мы не можем себе позволить игнорировать проблемы, связанные с завистью.

В описании Кантом неблагодарности существенно замечание, что «действительно, в глазах общественности это крайне отвратительный порок». Никто не признает публично, что неблагодарность – это норма, и, как следствие, общественное мнение тоже этого не признает. Поразительно, что бесчисленные благотворители позволяют раз за разом убедить себя в том, что неблагодарность с вытекающей из нее ненавистью – это редкий, особый случай. Возможно, игнорируя неблагодарность, многие благотворители получают возможность вытеснить из собственного сознания свою зависть к кому-то. Если бы человек согласился с тем, что получатели его пожертвований на самом деле завидуют ему, он был бы вынужден признать, что и его собственные двусмысленные чувства по отношению к его благодетелям могут представлять собой нечто достойное презрения, т. е. зависть и ненависть. Поскольку большинство людей одновременно являются благодетелями и получателями благодеяний, они сохраняют воспоминания о более ранних благодеяниях, благодаря которым благодетель на протяжении своей жизни может переживать двусмысленные чувства.

Как в этом случае Кант объясняет постоянное возвращение неблагодарности?

Причина, по которой такой порок возможен, заключается в неверном понимании долга человека перед самим собой, когда он воображает, что не нуждается в благодеяниях, потому что благодеяния со стороны других делают его обязанным им; и он не будет просить о них, а предпочтет нести бремя жизни в одиночку, чтобы не переносить его на других и вследствие этого не оказываться у них в долгу: ведь он боится, что, поступая подобным образом, он опустится до уровня клиента в его отношениях с патроном, а это ужасно для его самоуважения.

Таким образом, согласно Канту, несдерживаемая благодарность возможна только по отношению к тем (предкам, родителям), чьи благодеяния неизбежно предшествуют нашим собственным. Но наша благодарность нашим «современникам» невелика – на самом деле, чтобы скрыть неравенство между ними и нами, она вполне может превратиться в свою противоположность, а именно в ненависть и враждебность.

Для Канта неблагодарность является отвратительным пороком не только потому, что из-за нее люди могут воздерживаться от благодеяний и, следовательно, уменьшать совокупную взаимопомощь (от которой не может отказаться полностью ни одна социальная система), но также и потому, что «человеколюбие здесь поставлено как бы на голову и отсутствие любви низводится до права ненавидеть любящего»[262].

Кант тем не менее считает – и опыт постоянно доказывает его правоту, – что зрелище неблагодарности не обязательно приводит к уменьшению благодеяний, поскольку благодетель «вполне может быть убежден, что само его пренебрежение к такой награде, как благодарность, только увеличивает внутреннюю моральную ценность его благодеяния».

Однако я добавил бы к этому, что продолжение благодеяний перед лицом враждебной неблагодарности служит только усилению накала неблагодарности и причин для нее – ведь донор демонстрирует, насколько он благороднее, великодушнее и неуязвимее, чем представлялся первоначально. Большинство наблюдений, сделанных между 1955 и 1965 гг. в регионах, получающих помощь от ведущих развитых стран, сводятся к экспериментальному доказательству максим Канта. Этот масштабный пример международной благотворительности является особенно ясным, потому что в эпоху холодной войны только суверенные правительства (в отличие от частных благополучателей) могут позволить себе немедленно проявлять демонстративную неблагодарность, почти пропорционально зависящую от объема полученной помощи.

До того как перейти к анализу «семьи зависти» и, следовательно, неблагодарности, Кант рассматривает также долг благодарности, косвенно затрагивая некоторые проблемы зависти. Кант делает заключение о том, что благодарность является моральной обязанностью, необходимой для существования мира в обществе, опираясь на тот неизбежный факт, связанный с нашим существованием во временном континууме, что «однако никаким вознаграждением нельзя рассчитаться за принятое благодеяние»[263].

Благополучатель в принципе не может отплатить донору, потому что тот с точки зрения заслуги обладает тем преимуществом, что он проявил благожелательность первым. (Показательно, что некоторые примитивные народы сумели создать способ одаривания, который устраняет проблему, связанную с тем, кто первый начал.) Кант считает благодарность не просто оппортунистическим принципом, обеспечивающим дальнейшую выгоду; с его точки зрения, уважение, оказываемое человеку вследствие его благодеяний, – это прямое требование морального закона, иными словами, долг. Но он идет даже дальше: «Но благодарность следует еще рассматривать особо как священный долг… нарушение которого… может в самом принципе уничтожить моральный мотив благодеяния. Ведь священен тот моральный предмет, обязательность в отношении которого не может быть полностью возмещена никаким соответствующим актом».

Если Кант так высоко оценивает благодарность по той причине, что человек неспособен полностью отплатить благодетелю, это наверняка связано с тем, что он предугадывал социальный разлад, хроническую зависть и рессентимент, которые должны возникнуть в обществе, где зависть и, следовательно, неблагодарность оказались санкционированы в качестве приемлемой реакции. Таким образом, моральная обязанность благодарности косвенно оказывает сдерживающее влияние на завистливо-агрессивные чувства. Без такого сдерживающего воздействия, которое оказывают на индивида культурный этос, представления о приличиях и религия, существовала бы опасность, что непродуманные благодеяния могли бы иметь в обществе совершенно неожиданные последствия.

Кант также описывает умонастроение, в котором должен исполняться долг благодарности, и то, как его следует исполнять: «Наименьшая степень: оказывать благотворителю равную услугу, если он может ее принять (еще жив), а если его уже нет на свете, оказывать [их] другим; [при этом] не надо рассматривать принимаемое благодеяние как бремя, от которого охотно хотели бы избавиться (ибо в таком случае облагодетельствованный стоит ступенью ниже своего покровителя и это задевает его гордость); напротив, надо уже само стремление к доброму делу воспринимать как моральное благодеяние, т. е. как представившийся повод связать эту добродетель с человеколюбием, которое вместе с искренностью доброжелательного образа мыслей представляет собой и сердечность благоволения (внимание к малейшей степени человеколюбия в представлении о долге), и таким образом культивировать человеколюбие»[264].

Большинство из нас знакомы с людьми, для которых принять помощь, дружескую поддержку, подарок, благодеяние почти невозможно. В психиатрии описаны крайние случаи такой патологической скромности. На самом деле это связано не с добродетелью скромности, а с тем, что мысль даже о минимальных обязательствах (т. е. о долге благодарности) настолько невыносима для некоторых людей, что они предпочтут показаться смешными или задеть чувства других, лишь бы ничего ни от кого не принимать. Чего боятся такие люди: своей собственной зависти или порока неблагодарности? Понимают ли они, что просто неспособны с достоинством принять естественное благодеяние, не страдая от разъедающего чувства неполноценности по отношению к благодетелю, чувства, которое разовьется в ненависть и демонстративную неблагодарность?

Шопенгауэр о зависти

У Шопенгауэра мы находим анализ человеческой порочности, который завершается исследованием зависти. Этот философ считает, что в каждом человеке есть нечто абсолютно порочное и что даже в самых благородных людях иногда будут удивительным образом проявляться приметы зла.

Шопенгауэр