эпоху: это революционный, но бесстрастный и рефлексирующий век, осуществляющий диалектический трюк, «позволяя всему остаться нетронутым, но умело лишая его всякого смысла. Вместо того, чтобы завершиться мятежом, он ослабляет внутреннюю реальность вещей до степени рефлексивного напряжения, которое позволяет всему остаться нетронутым, но, однако, превратило всю жизнь в неопределенность»[278].

Так, отсутствует намерение расправиться с королевской властью, разрушить то, что превосходно, отменить христианскую терминологию, но «втайне они желают, чтобы во всем этом не было существенного смысла. И они желают упорствовать в своих грехах, потому что они и на самом деле ничего не разрушили. Им не больше хотелось бы иметь великого короля, чем героя-освободителя или кого-либо, кто был бы религиозным авторитетом. Нет, все чего они хотят – это позволить тому, что существует, как ни в чем не бывало продолжать существовать, в то же время более или менее рефлексивно осознавая, что его не существует»[279].

Эпоха выравнивания

Отсюда Кьеркегор переходит к принципу зависти. Подобно тому как энтузиазм выступает в качестве объединяющего принципа для эпохи, исполненной страсти, «для бесстрастной и чрезвычайно склонной к рефлексии эпохи зависть – это негативный объединяющий принцип. Однако это не должно сразу пониматься как упрек в моральном смысле, нет, идеей рефлексии, если можно так выразиться, является зависть, и поэтому зависть представляет собой двойное качество: эгоизм самого индивида и также эгоизм других, направленный против него»[280].

Таким образом, для Кьеркегора зависть по преимуществу, если можно так выразиться, является социально-психологическим фактором, обрекающим индивида на ложное представление о самом себе: «Эгоистическая зависть, выраженная в форме какого-либо желания, слишком много требует от самого индивида и, таким образом, становится для него помехой. Она балует его, подобно уступкам любящей матери, потому что зависть к себе самому не позволяет ему отказаться от самого себя. Зависть к другим, в которой индивид принимает участие против других, завистлива в негативном, критическом смысле»[281].

Тогда рефлексивная зависть превращается в этическую зависть, как спертый воздух, который всегда рождает свой собственный яд, и тогда это омерзительная зависть.

Здесь Кьеркегор подробно анализирует наступающую эпоху выравнивания. Согласно одному из специалистов по Кьеркегору, этот текст был спровоцирован издевательствами над философом в сатирическом журнале The Corsair, последствия которых были для него чрезвычайно неприятны[282]. Сначала Кьеркегор видит шутливый выход для зависти в так называемую эпоху энтузиазма; тогда могла существовать, так сказать, зависть с характером, например, остракизм в Греции мог также принести почет человеку, который был изгнан. И когда один из участников голосования говорил Аристиду, что он голосовал за его изгнание, потому что не мог выносить его репутации единственного справедливого человека, это отнюдь не становилось пятном на чести Аристида. Но совсем другое дело, когда зависть становится тайной и лишенной очертаний, скрывает свое существование, но множеством способов стремится устроить общество к своей выгоде:

«Зависть, которая учреждает себя, – это процесс выравнивания, и в то время как эпоха, исполненная страсти, спешит, возносит и бросает вниз, поднимает и опускает, рефлексивная, бесстрастная эпоха поступает противоположным образом: она душит, сдерживает и выравнивает. Выравнивание – это тихая, абстрактная, математическая деятельность, которая избегает всякого шума»[283].

Кьеркегор сразу выделяет то, что социологически релевантно, замечая, что во главе восстания (но не выравнивания) может быть один индивид: «…ведь тогда он стал бы правителем и избежал бы выравнивания. Отдельный индивид в своем собственном узком кругу может способствовать выравниванию, но это абстрактная сила, и выравнивание – это победа абстракции над индивидами. Современное выравнивание соответствует рефлексивной эпохе судьбы в античности»[284].

Через несколько страниц мы находим очень важное замечание: «Для того чтобы выравнивание действительно произошло, необходимо сначала создать фантом, чей дух – чудовищная абстракция, всеобъемлющее нечто, представляющее собой ничто, мираж; этот фантом – общественность»[285].

Видя в общественности, этой огромной фикции, подлинного инициатора процесса выравнивания, Кьеркегор предвосхищает концепт «Они» у Хайдеггера. Таким образом, строгое выражение «так не делают» обычно подразумевает предостережение о том, что «делать так» – это значит проявлять индивидуализм, который может привлечь зависть менее независимых.

В «Христианских речах», написанных в 1848 г., спустя всего лишь несколько лет после того, как Кьеркегор открыл наступление эпохи выравнивания, чьи первые признаки он увидел за поколение до Ницше, встречается странное применение концепта зависти, когда вина, как кажется, переносится на того, кому завидуют, или на то, что вызывает зависть. Он пишет: «Строго говоря, вся земная и мирская собственность эгоистична, завистлива; владение ей, завистливое или вызывающее зависть, в любом случае делает других беднее. То, что есть у меня, не может иметь никто другой; чем больше я имею, тем меньше могут иметь все остальные»[286].

Даже совершенно законное владение или приобретение и даже готовность человека разделить свои земные блага с другими не в состоянии устранить того, что владение завистливо само по себе. Это, однако, не относится к духовным сокровищам. Так как они обязательно предполагают коммуникацию, обладание ими не связано с завистью и благотворно. Однако существуют и другие, менее совершенные сокровища разума, которые сами по себе не являются коммуникацией, такие, как интуиция, знания, способности, талант. Обладая ими, человек может вызвать зависть других и, следовательно, быть эгоистической личностью. «Таким образом, умный человек становится еще более умным, но в завистливом смысле, так, что он стремится извлечь преимущества как раз из того, что с ростом его ума другие становятся все глупее и глупее…»[287]

Сначала может показаться странным, что здесь Кьеркегор считает завистливым человеком владельца имущества или умения, с которым другие могут сравнивать себя в негативном смысле. Но если мы учтем, что неизбежное присутствие зависти в мире связано с тем, что один человек владеет чем-то, неважно чем, что заставляет другого ощущать недостаток этого, – а мы согласны с этим, – то такое употребление слова становится понятным.

Фридрих Ницше

Подобно Кьеркегору и Шопенгауэру, Ницше также понимал функцию зависти в человеческом обществе. Убедительность его наблюдений, вероятно, связана с его огромным опытом в качестве объекта зависти. Все его творчество, от начала до конца, содержит ссылки на проблему зависти, но чаще всего они встречаются в середине его творческого пути, в период, основным итогом которого стала книга «Человеческое, слишком человеческое». Как филолог-классик, он был хорошо знаком с греческой идеей зависти богов. Однако он был склонен идеализировать эту эпоху и, подобно Кьеркегору, недооценивать последствия проявлений зависти внутри афинской демократии. Осознание этого пришло гораздо позже и принадлежало датчанину Свенду Ранульфу. Концепты зависти и рессентимента часто встречаются у Ницше; он не