Девочка оживленно блеснула глазами и, не дожидаясьприказания, опять выскочила вон, быстро затопала по лестнице наверх.

– А вы обе где спите? – спросил марокканец и слегкасдвинул феску с потного лба. – Тоже наверху?

Старуха закричала, что там слишком жарко летом, что когданет постояльцев, – а их теперь почти никогда нет! – они спят в другойнижней половине дома, – вот тут, напротив, – указала она рукой в сении опять пустилась в жалобы на плохие дела и на то, что все стало очень дорого ичто поэтому поневоле приходится брать дорого и с проезжих…

– Я завтра уеду рано, – сказал марокканец, уже явно неслушая ее. – А утром ты дашь мне только кофе. Значит, ты можешь теперь жесчесть, сколько с меня следует, и я сейчас же расплачусь с тобой. Посмотримтолько, где у меня мелкие деньги, – прибавил он и вынул из-под бурнусамешочек из красной мягкой кожи, развязал, растянул ремешок, который стягивалего отверстие, высыпал на стол кучку золотых монет и сделал вид, чтовнимательно считает их, а старуха даже привстала со скамьи возле очага, глядяна монеты округлившимися глазами.

Наверху было темно и очень жарко. Девочка отворила дверь вдушную, горячую темноту, в которой остро светились щели ставней, закрытых задвумя такими же маленькими, как и внизу, окнами, ловко вильнула в темноте мимокруглого стола посреди комнаты, отворила окно и, толкнув, распахнула ставни насияющую лунную ночь, на огромное светлое небо с редкими звездами. Стало легчедышать, стал слышен поток в долине. Девочка высунулась из окна, чтобы взглянутьна луну, не видную из комнаты, стоявшую все еще очень высоко, потом взглянулавниз; внизу стояла и, подняв морду, глядела на нее собака, приблудным щенкомзабежавшая откуда-то лет пять тому назад на постоялый двор, выросшая на ееглазах и привязавшаяся к ней с той преданностью, на которую способны толькособаки.

– Негра, – шепотом сказала девочка, – почему ты неспишь?

Собака слабо взвизгнула, мотнув вверх мордой, и кинулась котворенной двери в сени.

– Назад, назад! – поспешно шепотом приказаладевочка. – На место!

Собака остановилась и опять подняла морду, сверкнув краснымогоньком глаз.

– Что тебе надо? – ласково заговорила девочка, всегдаразговаривавшая с ней, как с человеком. – Почему ты не спишь, глупая? Этолуна так тревожит тебя?

Как бы желая что-то ответить, собака опять потянулась вверхмордой, опять тихо взвизгнула. Девочка пожала плечом. Собака была для нее тожесамым близким, даже единственным близким существом на свете, чувства и помыслыкоторого казались ей почти всегда понятными. Но что хотела выразить собакасейчас, что ее тревожило нынче, она не понимала и потому только строгопогрозила пальцем и опять приказала притворно сердитым шепотом:

– На место, Негра! Спать!

Собака легла, девочка еще немного постояла у окна, подумалао ней… Возможно, что ее тревожил этот страшный марокканец. Почти всегдавстречала она постояльцев двора спокойно, не обращала внимания даже на таких,что с виду казались разбойниками, каторжниками. Но все же случалось, что нанекоторых кидалась она почему-то как бешеная, с громовым ревом, и тогда толькоона одна могла смирить ее. Впрочем, могла быть и другая причина ее тревоги, еераздражения – эта жаркая, без малейшего движения воздуха и такая ослепительная,полнолунная ночь. Хорошо слышно было в необыкновенной тишине этой ночи, какшумел поток в долине, как ходил, топал копытцами козел, живший на скотномдворе, как вдруг кто-то, – не то старый мул постоялого двора, не тожеребец марокканца, – со стуком лягнул его, а он так громко и гадкозаблеял, что, казалось, по всему миру раздалось это дьявольское блеяние. Идевочка весело отскочила от окна, растворила другое, распахнула и там ставни.Сумрак комнаты стал еще светлее. Кроме стола, в ней стояли у правой от входастены, изголовьями к ней, три широкие кровати, крытые только грубымипростынями. Девочка откинула простыню на первой от входа кровати, поправилаизголовье, вдруг сказочно осветившееся прозрачным, нежным голубоватым светом:это был светляк, севший на ее челку. Она провела по ней рукой, и светляк,мерцая и погасая, поплыл по комнате. Девочка легонько запела и побежала вон.

В кухне во весь свой рост стоял спиной к ней марокканец ичто-то негромко, но настойчиво и раздраженно говорил старухе. Старухаотрицательно мотала головой. Марокканец вздернул плечами и с таким злобнымвыражением лица обернулся к вошедшей девочке, что она отшатнулась.

– Готова постель? – гортанно крикнул он.

– Все готово, – торопливо ответила девочка.

– Но я не знаю, куда мне идти. Проводи меня.

– Я сама провожу тебя, – сердито сказаластаруха. – Иди за мной.

Девочка послушала, как медленно топала она по крутойлестнице, как стучал за ней башмаками марокканец, и вышла наружу. Собака,лежавшая у порога, тотчас вскочила, взвилась и, вся дрожа от радости инежности, лизнула ей в лицо.

– Пошла вон, пошла вон, – зашептала девочка, ласково оттолкнулаее и села на пороге. Собака тоже села на задние лапы, и девочка обняла ее зашею, поцеловала в лоб и стала покачиваться вместе с ней, слушая тяжелые шаги игортанный говор марокканца в верхней комнате. Он что-то уже спокойнее говорилстарухе, но нельзя было разобрать что. Наконец он сказал громко:

– Ну, хорошо, хорошо! Только пусть она принесет мне воды дляпитья на ночь.

И послышались шаги осторожно сходившей по лестнице старухи.

Девочка вошла в сени навстречу ей и твердо сказала:

– Я слышала, что он говорил. Нет, я не пойду к нему. Я егобоюсь.

– Глупости, глупости! – закричала старуха. – Ты,значит, думаешь, что я опять сама пойду с моими ногами да еще в темноте и потакой скользкой лестнице? И совсем нечего бояться его. Он только очень глупый ивспыльчивый, но он добрый. Он все говорил мне, что ему жалко тебя, что тыдевочка бедная, что никто не возьмет тебя замуж без приданого. Да и правда,какое же у тебя приданое? Мы ведь совсем разорились. Кто теперь у насостанавливается, кроме нищих мужиков.

– Чего ж он так злился, когда я вошла? – спросиладевочка.

Старуха смутилась.

– Чего, чего! – забормотала она. – Я сказала ему,чтобы он не вмешивался в чужие дела… Вот он и обиделся…

И сердито закричала:

– Ступай скорей, набери воды и отнеси ему. Он обещалчто-нибудь подарить тебе за это. Иди, говорю!

Когда девочка вбежала с полным кувшином в отворенную дверьверхней комнаты, марокканец лежал на кровати уже совсем раздетый: в светломлунном сумраке пронзительно чернели его птичьи глаза, чернела маленькая,коротко стриженная голова, белела длинная рубаха, торчали большие голые ступни.На столе среди комнаты блестел большой револьвер с барабаном и длинным дулом,на кровати рядом с его кроватью белым бугром была навалена его верхняя одежда…Все это было очень жутко. Девочка с разбегу сунула на стол кувшин и опрометьюкинулась назад, но марокканец вскочил и поймал ее за руку.