Татьяна озадаченно уставилась на гостя.

– Вы что… извращенец?

– Всего доброго. – Вадим повернулся, чтобы уйти.

– Ладно, – великодушно протянула блондинка, – идите, смотрите… Денег с вас взять, что ли?..

Лика спала на животе, отвернувшись к стене. Ее темные волосы разметались по подушке. Вадиму был виден ее затылок, краешек щеки и розовое, прозрачное ушко. Он несмело наклонился над спящей девушкой и, плохо соображая, что делает, тихонько притронулся губами к ее щеке. Лика быстро повернулась на подушке и открыла глаза. Вадим отпрянул и похолодел, застигнутый на месте преступления. Два черных солнца непонимающе смотрели на него, а он словно оцепенел, завороженно застыв под ее взглядом. Ему хотелось провалиться на месте или убежать, но он даже не шелохнулся. Они смотрели друг на друга целую вечность, целую написанную кем-то жизнь, за которую можно было успеть встретиться, полюбить, расстаться, опять встретиться и вновь расстаться – навсегда.

Лика медленно закрыла глаза и утонула в своем недосмотренном сне. Два черных прекрасных солнца погасли.

«Прощай, – подумал Вадим. – Наша жизнь пишется не нами…»

И он ушел.

Для Вадима потянулась череда похожих друг на друга недель и месяцев. Дневные дежурства сменялись ночными, мелькали, как электрички, «отсыпные» и выходные, а за ними – опять дежурства. На Москву тяжелым, сырым одеялом упала осень.

– Что-то ты бледненький какой-то, – причитала тетя Наташа. – Устаешь, наверное, на работе своей охранной…

Вадим не уставал. В своих дневных и ночных дежурствах он как раз не находил никакой трудности. И тяготился своей праздностью. Последние полгода он засыпал и просыпался с одной только мыслью:

«Все изменится. У меня еще будет хорошая работа. У меня все будет хорошо».

«Националь» между тем жил своей новой жизнью. На первом этаже здания в восточном крыле, выходящем на Тверскую, открылся ресторан «Максим». Это заведение, принадлежавшее Кобзону-младшему, было призвано побить популярность своего парижского тезки. Однако московский бомонд не спешил занимать места за столиками нового ресторана, и он с первых же дней перебивался за счет случайных пижонов, желавших поразить своих спутниц неслыханной щедростью, и нагловатых депутатов, заходивших сюда через улицу и ежедневно скандаливших с официантами.

– Пять долларов за чашку кофе? – слышалось в «Максиме» начиная с полудня. – Пять баксов за этот пенный плевок?

– Из чего у вас этот супчик в наперстке? Из черепахи? Судя по цене – из Тортиллы. С золотым ключиком вместе. Я отказываюсь платить! Вызывайте милицию, у меня депутатская неприкосновенность!

Для службы безопасности «Националя» открытие «Максима» означало появление нового поста. Отныне каждый сотрудник смены проводил свои положенных два часа в этом заведении, развалившись в бархатном кресле, жуя «максимовские» шоколадки и с ленивой улыбкой наблюдая за нервным швейцаром, проклинающим депутатов, бизнесменов и свою собачью жизнь без чаевых.

Однажды ночью, сменившись с ресторанного поста, Вадим отправился в операторскую. Он еще не миновал глухой и пустынный служебный коридор, когда в рации щелкнуло:

– Григорьев, ты сейчас на свободной смене?

– Да, – подтвердил он.

– У нас погасли все мониторы наблюдения за четвертым этажом. Что-то с проводкой, наверное. Или с камерами. Пойди, пожалуйста, посмотри…

Вадим вызвал служебный лифт и нажал кнопку с цифрой четыре. Железные челюсти тяжело захлопнулись, замуровав его в душной пасти полутемной кабины. Лифт заурчал, словно переваривая свою добычу, и остался недвижим. Единственная лампочка дневного света под самым потолком еще больше потускнела от перепада напряжения. Вадим машинально нажал кнопку вызова службы безопасности. Рация в служебном лифте не принимала эфир, поэтому единственной связью с операторской была эта крохотная кнопочка «SOS». Динамик молчал. Вадим еще раз сделал вызов и, убедившись, что его не слышат, принялся беспорядочно нажимать на все кнопки подряд. Кабина висела в мертвой тишине где-то между первым и вторым этажами западного крыла здания.

– Эй! – осторожно позвал Вадим. – Слышит меня кто-нибудь?

Внезапно зеркало на противоположной стене вздрогнуло брызгами мигающей лампочки и явственно отразило рядом с Вадимом того самого молодого человека в зеленой форме с синими петлицами, который уже однажды напугал его своим странным, мистическим появлением.

Теперь Вадим видел этого человека так отчетливо, что смог бы составить его словесный портрет. Серые глаза, густые брови, тонкий нос, волевой подбородок и темные волнистые волосы. Этот молодой парень в форме работника НКВД был очень на кого-то похож. А так как в зеркальной мути рядом с бледным лицом незнакомца дрожало в мерцающем свете и его собственное испуганное лицо, Вадим мгновенно понял – на кого…

Он отпрянул назад, задыхаясь от ужаса, гулко ударившись спиной о панель управления лифтом. Кабина качнулась, озарилась светом и неожиданно начала движение вверх. Незнакомец в зеркале исчез, но его место занял другой молодой человек – в грязной, испачканной землей и глиной рубашке с закатанными рукавами, с металлическим прутом в руке. Он страдальчески поморщился и загородил лицо ладонью, словно свет очнувшейся лампочки под потолком причинял ему физическую боль. Он так и стоял, заслонившись от света некрасивой, увечной ладошкой, пока дверь лифта не открылась с гулким стоном и Вадим не выскочил из кабины на четвертом этаже. Только после этого странное видение опустило руку и медленно утонуло в зеркальном омуте.

Вадим тяжело дышал, таращась на закрывшуюся дверь, готовясь к тому, что она откроется вновь и оба таинственных призрака выскочат из лифта. Он не знал что и думать. Этому своему новому болезненному видению он не мог дать ни одного сколько-нибудь вразумительного объяснения. Плод его воображения был настолько ярким и почти осязаемым, что он готов был скорее поверить в призраков, чем в собственную болезнь.

Все еще не в силах оправиться от потрясения, с трудом успокаивая стук выпрыгивающего из груди сердца, Вадим попятился в глубь коридора. Он озирался по сторонам, панически боясь увидеть где-нибудь на стене новое зеркало.

Пробираясь по коридору спиной вперед причудливыми зигзагами, он постепенно стал приходить в себя и даже попытался собраться с мыслями, силясь понять, что такого ужасного с ним произошло. Однако еще более страшный удар его ждал впереди.

Если бы кто-то увидел, как Вадим в страхе пятится по коридору, то непременно вскрикнул бы от ужаса: он шел прямо на высохшую, как мумия, безобразную старуху с вытаращенными глазами и полуоткрытым кривым ртом, застывшую в светлом квадрате распахнутой двери.

Вадим остановился в шаге от нее, перевел дыхание и повернулся. Его взгляд ударился о стекло ее прозрачных, бесстрастных ледяных глаз, и он, вскрикнув, выронил рацию. Старуха не проронила ни слова, не шелохнулась. Ни одна жилка не дрогнула на ее обтянутом кожей лице.