Через две-три недели Сабрина вполне освоилась у Грантемов и стала чувствовать себя здесь как дома. Знакомство и все более тесное сближение с сестрами не могло ее не радовать. Сейчас Сабрину переполняло удивительное чувство — чувство причастности к семье. Поскольку все сестры встретились и познакомились совсем недавно, новизна родственных ощущений еще не притупилась, каждая встреча для них была радостью, общение представлялось неиссякаемым источником духовных наслаждений, хотя порой не все было гладко — случались размолвки, набегали тучки, но они не делали погоды.

Но ни Сюзанна, ни Сильвия не пытались вызвать Сабрину на откровенность. Они уважали ее тихую печаль и не расспрашивали про мужа. Они не давили на нее, хотя, как подозревала Сабрина, и Сюзанна, и Сильвия сходили с ума от любопытства. Кроме того, они очень переживали и за нее: в отличие от ее брака, их семейная жизнь протекала вполне безоблачно. И только теперь Сабрина поняла: даже между родными сестрами могут быть тайны.

Однажды к ней в комнату с сияющим лицом вошла Сюзанна с визитной карточкой. Сабрина с любопытством взглянула на сестру, и та пояснила:

— Я решила показать тебе эту карточку. Может, ты захочешь ее принять, как знать?!

На карточке значилось «Синьора София Ликари». Сабрина всматривалась в имя и не могла понять, какие чувства пробудило оно в ее сердце. Она запретила себе думать о Рисе и обо всем, что было связано с ним и с Ла-Монтань. Но почему же к ней заявилась эта надменная и прекрасная певица?

Немного подумав, Сабрина сказала:

— Пусть подождет. Я приму ее.

Когда Сабрина появилась в гостиной, София встала и, приветствуя ее, присела в реверансе. «Интересно, когда в последний раз Рис находил утешение в ее объятиях?» — подумала Сабрина. Глядя на стройную даму в красновато-коричневом платье, она прекрасно понимала: любой здравомыслящий мужчина не прочь обрести утешение в обществе.

— Благодаря какому капризу судьбы, — Сабрина не скрывала своей иронии, — я имею честь видеть вас, синьора Ликари?

— Он ничего не ест, — заявила певица. Сабрина нахмурилась.

— Простите, я вас не понимаю, синьора Ликари…

— Ваш муж… Он не ест, ни с кем не разговаривает и почти не спит. — Каждое слово Софии звучало как неприкрытое обвинение.

— Но вам то откуда это известно? — спросила Сабрина. Действительно, как София могла знать об этом… если, конечно, не проводила с Рисом долгие часы?

— Вот здесь… — София обвела пальцами глаза. — У него красные белки и покрасневшие веки. Он сильно похудел, и он никого не хочет видеть из прежних друзей. И еще… — Ликари сделала большие глаза. — Во время разговора он невыносимо груб.

Груб? Ну что же в этом удивительного? Сабрина прекрасно знала, что порой Рис действительно бывает излишне груб.

— Вы видели его? — спросила она, и сердце тревожно забилось.

Певица кивнула:

— Да, видела. И он хочет только одного… Именно поэтому я и пришла к вам, леди Роуден.

Но эти слова певицы не являлись ответом на вопрос. Сабрина внимательно посмотрела на собеседницу, и ей показалось, что в глазах певицы мелькнуло сострадание.

— Синьора Ликари, почему вы пришли сюда?

— Вы должны увидеться с ним.

Слова Софии прозвучали как требование. И, судя по всему, певица не сомневалась в том, что Сабрина выполнит это требование.

— Увидеться? А зачем? — Сабрина изобразила удивление. — Чтобы сделать вашу встречу с ним более приятной, когда вы будете передавать мое согласие?

— Я же сказала, он не встречается с прежними друзьями. Во всяком случае, почти не встречается.

И тут Сабрину осенило: неужели синьора Ликари считает Риса… всего лишь своим другом? Но если так… Она вдруг поняла: эта гордая и надменная женщина просто тревожится о нем, беспокоится за него. И ей вдруг стало ужасно неуютно стоять напротив Софии, зная, что та когда-то спала с ее мужем, — а теперь переживает из-за него. Но не означает ли это, что она, Сабрина, по-прежнему любит своего мужа?

Впрочем, Сабрина не очень-то доверяла этой женщине. Но даже если она не могла доверять — что из того, что Рис не виделся со старыми друзьями, в том числе и с синьорой Ликари? Особой радости Сабрина от этого не испытывала, Кроме того… у Риса очень быстро менялось настроение. Так что очень может быть, что во время очередной встречи с Ликари он опять затащит ее в постель.

Вежливо улыбнувшись, Сабрина проговорила: — Ваша забота очень трогательна, синьора Ликари. Но, увы, вы не убедили меня в том, что Рису так необходима встреча со мной. А теперь… прошу извинить меня. Я очень занята.

Коротко кивнув певице, Сабрина быстро вышла из гостиной.

Конечно, он и раньше слышал о Горриндже. Каждому поэту была известна печальная легенда, связанная с этим городом: якобы некий граф, живший в этом городке, пытаясь найти рифму к слову «апельсин», сошел с ума.

«Ох, пора мне образумиться, — думал Рис, медленно шагая по мощеному церковному дворику. — Ну, при чем здесь апельсины?» Он отворил двери храма и вошел в церковь.

Церквушка была совсем небольшая и, судя по всему, очень старая. Рис окинул взглядом пустые скамьи, и ему вдруг показалось, что в такой церкви, как эта, он еще никогда не бывал. Хотя церквушка вроде бы была самая обыкновенная…

Немного помедлив, он прошел по проходу и, сев на скамью, уставился на алтарь, представляя перед собой священника, который недавно молился у алтаря. Именно в этой церкви когда-то много лет назад и служил мистер Фэрли, отец Сабрины. Но тогда он еще не был викарием. Тогда он был всего лишь молодым священником, взявшим на воспитание маленькую девочку, оставшуюся без родителей. И, конечно же, он даже предположить не мог, что его воспитанница выйдет замуж за графа и станет графиней.

Рис с вздохом закрыл глаза и погрузился в раздумья. Ему совсем не хотелось молиться, но если бы он сейчас вдруг решил о чем-то попросить Господа, то он попросил бы о чуде…

Прошло какое-то время, и Рис, открыв глаза, вздрогнул от неожиданности: ему вдруг показалось, что одна его рука в крови, а другая — в зеленых пятнах. Но уже в следующую секунду он сообразил: солнечные лучи, пробивающиеся сквозь цветные витражи, сыграли с ним шутку. Он встал и подошел к ним поближе, рассматривая их со всем вниманием. Свет проходил через искусно сложенный орнамент и ложился на церковный пол разноцветными полосами, складываясь в три слова: Вера, Надежда, Милосердие.

Рису, как ценителю прекрасного, пришлась по душе выдумка мастера. И он подумал о том, что и Ричард Локвуд, наверное, не обошел витражи своим вниманием. Витражи действительно были прекрасны, а цвета казались необыкновенно сочными, яркими.

— Но что это? — в изумлении пробормотал Рис.

Манера исполнения вдруг показалась ему знакомой. Да, знакомый почерк. У него замерло сердце. Неужели он напал на след? Сердце его подпрыгнуло в груди и словно воспарило к сиявшим наверху витражам.