Змея, подняв голову, гипнотизировала насекомое. В ответ богомол поднял вверх свои крюкообразные лапы с острыми, как бритва, выступами и ждал атаки.

Змея нанесла удар. Ван Лан не увидел, как богомол ответил. Но змея взвилась в воздух.

Ослепленная, она беспомощно извивалась.

Марина Игоревна — лечащий врач. Она светловолоса, светлоглаза. Но под белым халатом у нее черное платье.

— Если ты не будешь есть, у тебя на руках будут вот такие синяки, — показывает она, — и мы тебя будем кормить из трубочки.

— Как змею, — говорит Ирина. — Знаете, просовываешь ей в пасть шпатель. У меня когда-то жила змея. Но дайте мне только позвонить.

— Кому ты будешь звонить? Сейчас ночь, все спят.

— Но у меня родители волнуются.

— Ничего они не волнуются. — Марина Игоревна привыкла не верить на слово пациентам. Иной сумасшедший до того убедителен. Если прислушаться к тому, что они говорят, то придется поверить и в бога, и в черта, и в вороний грай.

Ирина не ест, не ест. А что, если она не просто так не ест? И если у нее пост? Это еще вопрос, вопрос. Какой ты веры? Православной. Почему тебя вырядили в шахидский наряд? Потому что это последний писк первенца сезона.

— Меня зовут Ирина, меня зовут… Я — это я. Ты, кто там, эй, помоги мне. Тяжеловато — каждый день просыпаться заново.

— Будешь себя плохо вести — уложим на вязки!

За грехи свои ввергнут будешь в палату первую. Ад имеет пять кругов, по числу палат.

Вместо чертей-охранников — ангелы-санитарки.

— Сестры, что я вам сделала?

— Молчи, больных перепугаешь. «Что сделала»!

Крестик внутри нас. Нательный крестик внутри. То есть подтельный…

Ирина, чтоб не сидеть без дела, моет пол в палате. Кровь приливает к голове.

— Отдай швабру, а то меня медсестра будет ругать, — вступает другая больная.

— За что?

— Да ведь сейчас моя очередь.

— Нет, уж коль она начала, пусть продолжает, — говорит третья.

Через минуту:

— Эвон сколько пыли оставила!

— Возьмите сами да протрите! — в раздражении.

— Ладно уж.

Ногами пытается задвинуть, запинать два-три колтуна не то волос, не то пуха обратно в угол.

Подходит еще одна больная, начинает второй раз мыть только что вымытый Ириной пол.

— Как хотите, это ваша воля, — говорит та, которая запихивала грязь в угол. — Это вы делаете, не я. Я просто сказала, что пол грязный.

Рамзан и Сергей шли по улице. Тянуло свежестью наступающей весны. С крыш обрушивались сосульки. Бисер огней сверкал впереди, словно диковинная вышивка на огромном плате, что разворачивается при каждом шаге. Ковер-самолет и скатерть-самобранка. Москва, город улета.

— На первый взгляд, идеи не убивают, — говорил Рамзан. — Идеи не подкладывают бомбы под автомобили и не распространяются слезоточивым газом по станциям метро. Идеи не сводят с колес электрички и не взрываются средь бела дня у отеля «Националь», калеча прохожих. Все это так. Но действие идей более разрушительно. Оно лежит в основе всякого материального взрыва. Гексоген — только следствие. Идеи опаснее воплощения. Последствия не видны простым глазом. Их и вооруженным глазом не всегда удается заметить. Текст, послание, любая реклама — структура, которая может воспроизводиться во времени и пространстве.

— А хорошо быть террористом, — сказал Сергей. — Как думаешь?

Рамзан глянул косо и быстро.

— Я придумала рекламный слоган к воде «Святой источник», — сообщает Ирина. — Вот он. Капля святого есть в каждом!

— Девочка, а девочка?

— Что? — вздрагивая.

— Веришь в Бога?

— Верую, — истово.

— А я — нет. Я когда в твоем возрасте была, меня муж порезал. Видишь — шрам?

— Это потому, что ты больная, — авторитетно заявляет еще одна.

ДЕНЬ ЗА ДНЕМ Ван Лан проводил перед голенастым и несуразным насекомым, «атакуя» его стеблем тростника или вишневой веткой. Через годы он завершил создание нового стиля в единоборстве. Этот стиль принес ему много побед. Он назвал его стилем боя богомола.

— Ну, то есть я хочу сказать, во всем этом есть какая-то романтика, — поправился Сергей. — Все вокруг тебя воспламеняется, только ты остаешься холодным. Секретная деятельность. Организация. Ты мне напоминаешь иной раз…

— Лучше скажи, куда мы сегодня двинем? — перебил Рамзан.

Сергей вынул зазвеневший сотовый из кармана.

— Достал, — буркнул себе под нос.

— Кто у тебя там? — поинтересовался Рамзан.

— А, пустяки. Человек один.

Мария — толстая, молодая, безобразная, с выпирающими крупными зубами. Медитативно чешет уши. Ходит в черных носках, поверх рваной, как у всех, нижней рубашки — красный халат. Лоб стянут черной лентой. Как совершенен Бог в своих твореньях, твердит Ирина.

— Я — сделала аборт. Потому что я — Мария. Кому нужен Антихрист? Я убила его, а мне сказали, что я ненормальная.

Она разводит руками.

Мария не говорит — бормочет. Кажется, зубы мешают ей говорить — они большие, кривые, выпирают.

— Я — из ада.

— Нет такой страны на земном шаре, — вступает еще одна.

— А где же Царство Божие? — спрашивает третья.

— Везде, — отвечает Мария.

— Ну, понятно, — отмахиваются от нее.

— Я так же прекрасна, как и ты? — спрашивает она Ирину, протягивает руку, хочет — погладить? ударить?

Ирина вскрикивает и просыпается, просыпается, просыпается… Зачем?

Впервые у Сергея возникло ощущение, что вот он нащупал, вот теперь он приблизительно знает, что и почему свело их с Рамзаном и зачем вообще они столкнулись на плотных улицах Москвы, где легче легкого пропустить кого-то.

— Аллах акбар, — приветствовал Рамзан.

— Зиг хайль! — отозвался Сергей и добавил: — Все шутишь?

Рамзан не улыбнулся. Они вошли в зал. И снова понравилось Сергею, как именно они вошли: полы легких плащей развевались, шаг точен, упруг и весом, движения быстры и отрывисты. Вот тут бы и крикнуть голосом с басовитой ноткой: «Так, всем сидеть!»

— А ведь все, что нужно сделать для предотвращения терактов, — так только всем сразу выключить телевизор.

В зальчике, как раз рядом со столами и стульями, громоздились до самого потолка стеллажи, а на них в ряд — книги, видеокассеты, музыкальные диски. Красные, синие, белые, черные обложки.