— Дважды... Но я позаботился, чтобы в еду ей подмешали успокоительного...

— Трогательная забота! Кстати, как вы объяснили королю приступ вашего великодушия и желание взять под свое крыло узницу Бастилии?

— Я объяснил ему, что старая тюрьма может свести в могилу красавицу, которая, совершенно очевидно, привлекла внимание короля и может еще послужить ему.

— Очень угодливо, хотя не слишком красиво. И что же король вам ответил?

— Что отныне он намерен жить в добродетели.

— В добродетели? В наши времена добродетель стала своенравна, если выбрала себе сердце короля. А как вы поступите, если Его величество король отступит от своего похвального решения и прикажет вам привести Шарлотту к себе?

— Такой возможности мне не представится, поскольку она меня всячески избегает.

— И, поверьте мне, это к лучшему! Да проявите вы хоть каплю человечности! Оставьте ее в покое! Шарлотта имеет право жить так, как считает нужным. Я сохраню ваш секрет, но пообещайте, что не будете больше досаждать ей.

— Рассказывать о моем секрете — значит повредить ей больше, чем мне, — заявил де Лувуа с циничной усмешкой.

— Безусловно, но вам лучше не пытаться повторять свои эксперименты, вас могут поджидать необычные сюрпризы!

— Но, мадам, почему вы хотите запретить мне любить, как любит любой обычный человек?

— Любой обычный? Неужели? Сравнение мне не кажется удачным, мой дорогой! Я ничего другого не пожелала бы вам, как любить, как любой обычный... Но только не как господин де Лувуа!

* * *

Праздники — Рождество и Новый год — не обманули ожиданий, они были пышными, изысканными, но, может быть, не такими веселыми, как при жизни королевы. Театральные представления, балы, концерты перемежались с религиозными церемониями и церковными службами, которые, казалось, с каждым днем становились все длиннее. Придворные устремлялись в церковь толпами, торопясь занять место, откуда их сможет увидеть король, и заливались горючими слезами во время проповедей знаменитого Бурдалу, который воздавал хвалу образцовой жизни Его величества, отринувшего мерзости легкомысленной юности и обратившегося к богу. Да, никогда еще не было столько слез при пении «Аллилуйя»!

Шарлотту эти публичные покаяния скорее забавляли, герцогиню Орлеанскую раздражали своим ханжеством и вызывали смех. Разделяя увеселения и молитвы полусветского, полуцерковного Рождества, Шарлотта невольно вспоминала свадьбу Марии-Луизы, королевы испанской. В тот день новобрачная плакала, королева молилась, а король, находясь между двумя своими фаворитками, откровенно выражал предпочтение сияющей Фонтанж, улыбаясь ей в ответ, и лишь изредка поглядывал на ослепительную Монтеспан, которая пламенела яростью. Тогда еще не было никакого черного платья, которое отныне всегда следовало за королем тенью. И из-за которого теперь все так непоправимо изменилось.

Ловя на себе взгляды своего мучителя чаще, чем хотела бы, Шарлотта думала о том, что предпочла бы вовсе не приезжать в Версаль. Ей так не хотелось покидать свой дом — пусть он пока еще не до конца был приведен в порядок, — а главное, свою любимую Леони. Как она любила молиться с ней рядом на Рождество, распевая старинные песнопения...

Да, дом она покинула с большой неохотой. Но чтобы не оставлять Леони одну на праздники, Шарлотта придумала пригласить к ним в Сен-Жермен Исидора Сенфуэн дю Булюа. Он примчался на своих славных лошадках быстрее, чем на крыльях, подстегиваемый радостью при мысли, что опять они с мадемуазель Леони сядут друг напротив друга и будут вести долгие приятные беседы, которых так ему не хватало с тех пор, как она уехала с улицы Ботрей. Его карета была набита бутылками вина, закусками, лакомствами и всевозможными сладостями. Он закупил в Париже все, что только ему заблагорассудилось. Обе дамы встретили его с большой радостью.

Примеряя перед отъездом в Версаль платья, Шарлотта заметила вдруг, что и ее кузина не чужда кокетства и оно очень ей к лицу. Порозовевшая мадемуазель Леони просто преобразилась, примерив приготовленный Шарлоттой подарок — изящное платье из плотного фиолетового шелка с отделкой из пышных легких кружев и хорошенькие туфельки в тон ее одеянию. Леони так по-детски обрадовалась своему наряду, что Шарлотта решила в ближайшем будущем всерьез позаботиться о гардеробе кузины. Мадемуазель Леони не должны были принимать в ее доме за прислугу или монашенку, которая предпочла жить в миру.

Перед глазами Шарлотты разворачивались королевские празднества, а она представляла себе двух милых старичков — как они сидят у камина в библиотеке, чокаются бокалами с драгоценным вином, привезенным Исидором, и ведут нескончаемую доверительную беседу в домашнем тепле, благоухающем елкой. Еловые ветки, перевязанные красными бантами, они с Леони развесили по всему дому... Как бы она хотела быть вместе с ними! Зато сколько мужественных усилий предпринимала Шарлотта, чтобы отогнать от своего мысленного взора другое лицо, которое она не видела с того самого дня, когда случилось некое происшествие на лестнице в доме Фонтенаков в Сен-Жермене. Но ей это не удавалось. И она гадала, чем занят Альбан, когда сама она любуется движениями куколок из Опера, запертая в роскошной шкатулке. Вместе ли они с актрисой, о которой говорят, что она его любовница? Как отчаянно завидовала ей Шарлотта! Или, может быть, он празднует Рождество в обществе веселых друзей? Или сидит в засаде на холодной темной улице, подстерегая вора или убийцу? А может быть, господин де ла Рейни, который так к нему привязан, пригласил его к себе?

Вполне возможно, молодой человек тоже бы не отказался приехать в Сен-Жермен и составить компанию двум своим старшим друзьям, но Шарлотта не решилась посоветовать мадемуазель Леони пригласить Альбана в ее отсутствие и обогреть его семейным теплом, которого ему так не хватало. У нее не хватило на это мужества, она боялась, что сожаления о том, что она не будет рядом с ними, окажутся ей не под силу.

Хотела того Шарлотта или нет, но судьба крепко-накрепко связала ее с королевскими дворцами, и теперь она начала их потихоньку ненавидеть, потому что в них ей никак нельзя было забыть о ее замужестве. Хотя ее пребыванию при королевском дворе де Сен-Форжа ничуть не мешал. Они церемонно здоровались при встрече, он осведомлялся о ее здоровье, она — о его, и они столь же церемонно прощались, как только что поздоровались. После чего граф вновь присоединялся к болтливой стайке друзей герцога Орлеанского.

Однако в один прекрасный вечер — вернее, в ночь святого Сильвестра, иными словами, в новогоднюю ночь — во время пышного бала в Зеркальной галерее Адемар де Сен-Форжа подошел к ней, поклонился и пригласил на танец. Удивительное событие! Адемар редко танцевал, предпочитая обычно игорные столы. Шарлотта уже протанцевала не один танец и сейчас стояла в окружении молодых людей, которые наперебой выражали ей свое восхищение. И было чем восхищаться: в зеленом, под цвет глаз, бархатном платье с отделкой из белого атласа Шарлотта представляла собой прелестнейшую картинку, не последним штрихом которой было ожерелье из бриллиантов с изумрудами крестной Клары де Брекур.