— Да. Точнее — в часовню. В часовню Иверской божьей матери. Это возможно?

Майя какое-то время молчала. Наверное, взвешивала, соображала, с кем можно и нужно посоветоваться. Во мне снова проснулись все мои подозрения относительно роли этой девицы.

— Но не сегодня же! — наконец сказала она. — Уже поздно и вообще… Давайте завтра встретимся в пресс-центре на жеребьевке. Сверим расписание, в общем, посмотрим. Договорились?

Я испытал одновременно и разочарование — мои подозрения, по-видимому, были небезосновательны, — и облегчение — на сегодня с меня было достаточно, я хотел остаться один.

— Прекрасно! — с подчеркнутым энтузиазмом сказал я. — Просто великолепно. Вы, конечно, устали, уже поздно. Вас проводить?

— Нет-нет, — почти испугалась она, — не стоит. Ваша гостиница тут рядом, а я сама доберусь, у нас спокойно.

На том мы и расстались. Мою гостиницу — «Интурист» — действительно было видно с того места, где мы стояли — уродливый стеклянный кирпич возвышался над всеми остальными зданиями улицы. Впрочем, и вся улица была каким-то чудовищным образцом эклектики: явно старинные здания чередовались с более современными, не отличавшимися к тому же изысканной строгостью архитектурного облика и какой-то особой красотой. Нет, это была не та Москва, о которой я столько слышал от бабушки. Это был другой, чужой город.

Но часовню Иверской божьей матери я должен был посетить! Бабушка просила меня поставить там свечку. Меня преследовала навязчивая мысль о том, что если я это сделаю, мне обязательно повезет. Часовня на Красной площади. Это же где-то очень близко.

Однако полицейские, то есть милиционеры, которых я спрашивал, не понимали моего французского. А спрашивать по-русски я не рискнул. Пришлось отложить на следующий день. Ожидание стоило мне бессонной ночи. Я смотрел из окна номера на панораму ночного города и вспоминал то, что совсем недавно говорила Майя. То немногое, о чем она говорила по-русски, а потом, с трогательной старательностью школьницы, пыталась перевести на французский:

«Ты меня никогда не прогонишь:

Не отталкивают весну!

Ты меня и перстом не тронешь:

Слишком нежно пою ко сну.

Ты меня никогда не ославишь:

Мое имя — вода для уст.

Ты меня никогда не оставишь:

Дверь открыта и дом твой — пуст…»

Так могла бы сказать Мари, если бы я нашел время её послушать. Но теперь я действительно никогда её не оставлю, но не потому, что мой дом пуст. Нет, Господи, только не поэтому!

На следующее утро в толпе журналистов, которая собралась в пресс-центре, я сразу заметил рыжую головку Майи. И на сердце почему-то потеплело. Глупо, конечно, но у меня возникло ощущение близости родного человека. Хотя — кто она мне и кто я ей? «Что он Гекубе, что ему Гекуба?»…

На сей раз возле неё не было ни вчерашней девицы, ни отвергнутого воздыхателя. Но сама она выглядела такой бледной и уставшей. То ли слишком хорошо провела ночь, то ли как раз наоборот. Чисто интуитивно я почему-то склонялся к последней версии. А когда заглянул в её глаза, то понял, что интуиция не подвела меня и на сей раз. Еще одна бедняжка.

— Как дела, Майя? — спросил я.

Дежурный вопрос, предполагавший столь же дежурно-оптимистический ответ. Но я услышал нечто нестандартное:

— Знаете, я загадала, что если сегодня встречу вас, то все будет хорошо.

— У кого?

— Ну-у, вообще хорошо.

— Все и у всех? Так не бывает.

— Знаю. Ой, уже пора тянуть жребий! Пойдемте, Пьер, попытаемся достать счастливый билетик.

Не знаю, что она при этом имела в виду. Да, в качестве счастливой приметы я, кажется, ещё не фигурировал. Конечно, все когда-то бывает впервые и все-таки…

Жребий определил совместный для нас день. Мы с Майей должны были присутствовать в одно и то же время на одних и тех же мероприятиях. До первого, в Кремле, оставалось ещё немного времени, и я предложил пройти пешком до Красной площади.

— Мы успеем зайти в часовню? Помните, я вчера говорил, — сказал я, когда мы вышли из здания АПН. — Где Кремль и Красная площадь.

Майя как-то странно взглянула на меня и явно замялась.

— Что-нибудь не так? Туда не пускают иностранцев?

— Да нет, не в этом дело. Видите ли, Пьер, этой часовни нет.

Мне показалось, что я ослышался.

— Как нет? Совсем нет? Почему?

— Ее снесли, давно уже, до моего рождения. Тогда в Москве снесли много храмов. Храм Христа Спасителя, например. Там теперь бассейн, мы будем проходить мимо него.

— А вместо часовни — что?

— Ничего. Проезд на площадь. Пустое место.

— А как же насчет того, что «свято место пусто не бывает»? — попытался пошутить я, хотя внутри у меня все сжалось от какого-то смутного ощущения тревоги и утраты. — По-моему, у русских есть такая поговорка, да?

— У нас все бывает, — неопределенно ответила Майя. — Мне очень жаль, но я ничем не могу вам помочь.

— А при чем тут вы? Не вы же часовню сносили.

Несмотря на серьезность ситуации, Майя как-то по-девчоночьи хихикнула, услышав мою последнюю фразу. И тут же извинилась.

— Я не над вами, не думайте. Просто у нас есть фильм, комедия, там человеку объясняют, чего он натворил, когда нашелся. А он, помимо всего, ещё и плясал на развалинах часовни какого-то там века. Он у милиционера и спрашивает виновато: «Простите, а часовню тоже я развалил?» Ну, вот и сейчас…

— Действительно, смешно, — согласился я.

Меня не оставляло ощущение того, что за нами следят. Я просто кожей чувствовал это. Майя рассказывала какие-то сюжеты из жизни, но я слушал её вполуха. Я читал, что в Советском Союзе следят за иностранцами, фиксируют буквально каждый их шаг, и думал, что я, вероятно, не представляю исключения. Счастье еще, что они не знают и не догадываются о моем настоящем происхождении. Тут, пожалуй, пошла бы совсем другая игра. А если… Если уже не просто догадываются — знают? Вчера я очень примитивно подставился, когда уводил Майю от неприятных встреч и разговоров. Ее, возможно, и уберег, а зачем?

Беда состояла в том, что ответить на этот вопрос я не мог даже самому себе. Пожалел? Глупо. Посочувствовал? Еще глупее. Но — сделал, а, как известно, обратно в тюбик запихнуть зубную пасту ещё никому не удавалось.

Не помню, о чем мы разговаривали с Майей весь этот долгий, бесконечный день. Помню только отдельные, как бы вырванные из контекста фразы. Так или иначе все эти фразы касались только одного предмета, точнее, человека — её возлюбленного. Только эта тема заставляла её говорить ярко и образно. И забывать практически обо всем остальном. Правда, я запомнил кое-что, касавшееся также и меня.

— У вас удивительный взгляд, — сказала она, когда мы пили кофе в каком-то небольшом и не слишком чистом заведении. — Когда вы снимаете эти ваши очки. Нечто завораживающее. И очень, ну до неприличия похоже на взгляд…