Ей показалось, что ее сердце вот-вот разлетится на куски. Голубке хотелось закинуть голову в небо и закричать от отчаяния и осознания потери, но за свою короткую жизнь она научилась выживать, и привычка защищать себя, чтобы выжить, была в ней сильна – сильнее даже ее разбитого сердца.

Голубка заставила себя улыбнуться.

– О мой Заступник! Я знала, что ты вернешься!

Она подалась вперед, раскрывая объятия. Ей не требовались глаза, чтобы почувствовать, как он колеблется, но она осталась на месте, ожидая его и улыбаясь, словно между ними все было по-прежнему.

Наконец он ее обнял.

– Я и забыл, какой мягкой бывает кожа женщины. Как приятно…

– Любимый? Я… я тебя не понимаю. – Она заставила себя расслабиться в его объятиях, уступая ласкам, которые становились все более жадными, более грубыми. – Мы были друг с другом много раз. Почему это ощущение для тебя ново? Ты… ты каким-то образом переродился?

По его телу прошла волна дрожи, а когда он заговорил, она узнала родной голос, а его прикосновения снова стали нежными и знакомыми.

– Драгоценная! Не беспокойся – не отчаивайся. Этой ночью случилось чудо, и это чудо навсегда изменит наш мир!

– Любимый! – Голубка прильнула к нему, задыхаясь от облегчения. – Ты вернулся! Я так испугалась! Ты куда-то пропал, хотя тело твое было здесь.

Верного Глаза снова охватила дрожь, и он взял ее лицо в ладони. Когда он заговорил, его голос был полон силы и похоти – и это не был голос ее любимого.

– Маленькая Голубка, меня пробудило упорство твоего Верного Глаза, но скоро ты поймешь, что твой любовник сильно изменился.

– Прости меня. Я не понимаю.

– О, ты все прекрасно понимаешь. – В Его голосе ей послышалась улыбка, вызванная вовсе не весельем. Его слова были исполнены надменности и чем-то еще, чем-то темным и опасным. – Мы с моей Супругой долго спали. Мы отдыхали миллионы лет, наблюдая, как мир меняется, разрушает себя и раз за разом восстанавливается. Мы довольствовались тем, что наши сны гуляли по Земле под личиной старости, болезни и трагедии – и одновременно под личиной зеленого леса, спелого урожая и прихода весны. Но мой сон подошел к концу. Болезнью и похотью, кровью и верой ты и твой Верный Глаз пробудили меня, и теперь мы с ним навеки едины – а ты скоро станешь единым целым с моей Супругой.

Голубку затрясло.

– К-кто… кто ты такой?

– Ты меня не узнаешь? Ты годами называла меня своим Оракулом.

– Бог-Жнец? – прошептала Голубка. – Ты жив?

От его смеха у нее по спине побежали мурашки.

– Я никогда не умирал! Я просто спал и ждал пробуждения. Хотя мне не нравится имя, которое дал мне твой Народ. Я предпочитаю то, что я носил с начала времен.

– Что… что это за имя? – спросила она онемевшими губами.

– Смерть. Но ты, моя пташка, можешь звать меня Господином.

И Смерть в обличии ее Заступника, ее любовника, ее жизни, взял ее на твердом залитом кровью полу балкона, а Богиня молча наблюдала за ними сверху и плакала кровавыми слезами. И Голубка заставила свое тело принять Его, заставила себя быть мягкой и покорной, хотя мысленно она надрывалась от крика.

Зора проснулась от какофонии голосов и жалоб и тут же пожалела, что настояла на том, чтобы Мари ушла, потому что она определенно не справлялась одна. У нее на руках была толпа раненых, изможденных и грустных – а заодно здоровых, неугомонных и скучающих – людей.

Сидя у очага, Зора одной рукой вбивала в мед лаванду и маковые коробочки, а другой помешивала густой ячменный суп с грибами.

– Дженна! – позвала она, пытаясь перекричать оживленную болтовню женщин и неожиданно громкую раздражающую возню, которую устроили недавно проснувшиеся щенки.

– Я тут, Зора! – Дженна вынырнула из задней комнаты и поспешила к ней в сопровождении Даниты. – Тебе что-нибудь принести?

– Да, еще грибов. Похлебку нужно сделать понаваристей. – Она замолчала: к ней подскочил Кэмми, шумно фыркая на двух щенят Фалы, которые путались у него в лапах. – Занимайтесь этим на улице! – рявкнула она на маленького терьера и тут же об этом пожалела, потому что тот повесил голову и хвост и, поскуливая, жалобно уставился на нее большими глазами.

– Не дай ему себя одурачить, – сказал Дэвис, поспешно подхватывая на руки своего спутника. – Кэмми прекрасно знает, что в берлоге беситься нельзя. То есть в норе. Прости, Зора. Я выведу его и щенят наружу.

– На поляне у ручья, где вчера было собрание, есть отличное местечко, – сказал О’Брайен, потрепав Кэмми по голове, прежде чем подобрать двух неугомонных щенят. – Я помогу их туда отнести. Шена уже там – пытается наловить рыбы для похлебки.

– Звучит неплохо. Может, вы и грибов поищете? Это поможет растянуть… – Зора осеклась, почувствовав, как ей на ноги улеглось теплое, мягкое тельце. Она опустила глаза. Разумеется, это был солнечный щенок: задрав голову, малышка хлопала на нее невинными глазами.

– Где еще одна девочка? – Роза, прихрамывая, прошлась по норе, заглядывая под тюфяки и в плетеные корзины в поисках щенка.

– Она тут, – вздохнула Зора.

– Я ее заберу! – сказал О’Брайен. – Прости, что они путаются у тебя под ногами.

Он потянулся к щенку, но Зора остановила его, положив руку ему на плечо.

– Она мне не мешает. Она греет мне ноги.

О’Брайен только пожал плечами, хотя глаза его заговорщицки сверкнули, словно он знал секрет, которым Зора не хотела делиться.

– Как знаешь. Если устанешь от нее, мы будем у ручья.

– Возьмите с собой Розу, Сару и Лидию. Идите не торопясь и давайте им отдыхать в тени. Свежий воздух пойдет им на пользу. Я приготовлю маковый чай и свежие бинты, когда закончу с супом, – сказала Зора, подвинув ноги так, чтобы щенку было удобнее.

– Не уверена, что мы с Лидией сможем дойти до места собрания, – сказала Роза, поглаживая Фалу, которая то и дело (с подозрением, как предположила Зора) поглядывала на солнечного щенка, сладко посапывающего на ногах Зоры. – У нас обеих с утра все тело ноет – даже пошевелиться сложно.

– Знаешь, что я прочла об исцелении ожогов в дневнике Жрицы Луны? – будничным тоном начала Зора. – Если ожоги очень серьезные, то пациенту действительно следует поменьше двигаться, пока омертвевшую кожу не удалят, а раны не прикроют компрессом из воды, меда и чеснока. Роза, ваши с Лидией ожоги не настолько плохи. Да, они болят, и вам тяжело двигаться, но если вы будете безвылазно сидеть в норе, подвижность к вам не вернется, даже когда раны зарубцуются и превратятся в стянутые, неприятные, уродливые шрамы. – Зоре почти стало стыдно, когда она упомянула уродливость. Эту часть она выдумала, но Роза и Лидия были молодыми женщинами, и если ей не удавалось воззвать к желанию исцелиться, она готова была воззвать к самолюбию. А самолюбия Племени не занимать. Еще бы: рослые, белокурые, способны управлять солнечным светом. – Решать вам. – Зора повела плечиком и вернулась к чайной смеси.