На самом деле, не особенно страшный, – неуверенно думал Эдо. – Жутковатая ситуация, но по сравнению с моими былыми кошмарами – полная ерунда. Только жрать очень хочется – вот это засада. И выпить было пора еще – сколько я здесь блуждаю? – как минимум, часа два назад. И вообще устал, как собака, от этого однообразия. Я же в Барселону приехал, елки! А мне какую-то унылую дрянь показывают. Одинаковые безлюдные улицы и темные нежилые дома. Где тут вообще Гауди? Где море? Где Готический квартал с Кафедральным собором? Где вся остальная положенная туристу в моем лице красота? Так нечестно, эй! Я же кучу денег потратил на билет и квартиру. Желаю получать удовольствие от каждого шага и вдоха. Радоваться хочу!

* * *

От такой постановки вопроса Эдо неожиданно развеселился. И сказал себе: хочу, значит буду. Нет, не «буду», а прямо сейчас. Черта с два эта сраная мистика испортит мне удовольствие. Я в Барселоне, а значит, счастлив – по умолчанию, точка. У меня, между прочим, плеер в кармане, а я без музыки почему-то гуляю. Чего это я?

Сунул в уши наушники, нажал на кнопку. Некоторе время просто стоял на месте, слушал музыку, удивлялся, что не вспомнил о плеере раньше. Какая разница, где я, что случилось, почему вокруг пустые темные улицы, когда такая труба.

Потом пошел. Сперва медленно, осторожно, словно боялся резким движением помешать музыкантам, каким-то образом сквозь пространство и время их сбить. Но потом, как это всегда случалось, музыка его подхватила и понесла, заставляя идти то быстрей, то медленней, то притоптывать пятками, то бежать, и наконец-то больше не думать – ни о том, что его окружает, ни о том, что теперь делать, как выбираться, куда идти.

Очнулся, когда плеер сказал неприятным голосом: «Low battery», – пронзительно пискнул и замолчал. В первый момент решил, что уснул прямо в наушниках с музыкой, успел подумать: «И это все объясняет», – но тут же понял, что нет, не все. Потому что проснуться не лежа в постели, а сидя на влажном песке, буквально у кромки прибоя, причем, судя по самочувствию, дома, на Этой Стороне – ситуация не то чтобы штатная. Такое фиг объяснишь.

Так, стоп, – сказал себе Эдо. – Если ничего не понятно, давай логически рассуждать. Накануне отъезда я пришел на Маяк в лирическом настроении и с бухлом. И Тони тоже был в лирическом настроении. И никаких посторонних, чтобы нас тормозить. Это, что ли, мы с ним ужрались, как школьники, и экстатически поперлись на пляж? А тут отрубились, и все остальное – сборы, дорога, прогулка по Барселоне – мне уже просто приснилось? Получается, так. Ну мы молодцы, конечно. Я нами горжусь. Интересно, где этот красавец? Куда подевался? Или он уснул еще дома, и я один сюда прискакал? Мне же, наверное, пора на Другую Сторону? Срочно, бегом? Сколько я тут проспал? По ощущениям, сутки, как минимум. Такой был длинный, подробный сон…

Посмотрел на руки – вроде нормально все, не прозрачные. Значит, на самом деле недолго спал. Только теперь, разглядывая свои ладони, понял, что вокруг как-то слишком светло. Ночь-то ночь, но повсюду такие яркие фонари, что книжку можно читать. Это как вообще? Отродясь у нас на городских пляжах фонарей не было, только гирлянды над передвижными барами. Но бары работают летом, а сейчас не сезон, декабрь.

Елки, а это все откуда взялось? – изумился он, обернувшись и обнаружив за спиной утопающий в разноцветных огнях променад, сплошь застроенный увеселительными заведениями. – Не было же такого. За неделю точно не успели бы. Да и не стали бы. У нас ничего не строят на пляжах – бесполезная трата средств. Это же Зыбкое море, оно появляется, где захочет, исчезает, когда ему вздумается, после очередного перемещения от пляжных построек не останется ни следа. У нас даже порт аж в тридцати с лишним километрах от города, потому что там Зыбкое море всегда остается на месте, а в городе – нет.

Где я вообще? И почему так тепло? Зима же, – растерянно спрашивал он себя, разглядывая многочисленные бары и рестораны на променаде. За ними поодаль неспешно вращалось колесо обозрения. Огромное, белое, подсвеченное голубоватыми фонарями, оно казалось словно бы сотканным из тумана, в точности как, – вспомнил Эдо, – Веселое Колесо Элливаля в специальном парке аттракционов для тамошних мертвецов. Мы с Тони, когда впервые туда попали, не разобравшись, возмущались, что колесо с виду как настоящее, а прикоснуться не получается, рука проходит насквозь. Орали: «Так нечестно, мы тоже хотим покататься!» – а местные ржали: «Да не проблема, ребята, первая поездка бесплатно, только сперва вам придется себя убить».

Он чуть не заплакал от счастья. Не потому, что был как-то особенно счастлив в ту давнюю летнюю ночь в Элливале, когда им с Тони не удалось покататься на мертвецких аттракционах – хотя, чего уж там, был – но дело не в этом, а в самом факте, что вспомнил. Он до сих пор очень мало помнил о своей прежней жизни на Этой Стороне, и каждое новое воспоминание становилось драгоценным подарком, подкрепляющим теоретическое знание о прошлом себе восхитительным в своей достоверности ощущением: я был, я действительно был!

Вслед за эпизодом в парке аттракционов вспомнил всю их с Тони поездку в Элливаль – автостопом по трассе через Пустынные земли. Автостоп был моей идеей, Тони собирался ехать на поезде, это я его убедил не тратиться на билеты, оставить все деньги на развлечения, – думал Эдо с таким торжеством, словно давний спор был великим сражением, а он – полководцем, чья победа изменила весь мир. – Убедил и правильно сделал, он сам потом спасибо сказал. Как же круто нам было! Лучшее лето в жизни. Вот бы еще раз так!

Сидел, совершенно оглушенный нахлынувшими воспоминаниями. Такого с ним еще не было – вспомнить так много сразу, в один момент. Все бесконечно счастливое лето в мельчайших подробностях, включая дорожную еду на заправках. Вкуснее тех печеных сосисок в жизни не ел ничего. И как Тони Куртейн вусмерть поругался с перевозчиком тракторов из-за имперских войн, и тот нас чуть не высадил среди ночи, прямо на трассе, посреди Пустынных земель, но в последний момент опомнился, сообразил, что это уголовное преступление, и довез до ближайшей заправки, а оттуда нас забрала девчонка с разноцветными косами, на почтовой машине, почти наша ровесница и уже такая крутая, междугородний водитель; ее звали Ка… точно, Карина. Жалко, совсем недолго ехали вместе с Кариной, нам оказалось не по дороге, зато остаток пути нас вез отличный дед, контрабандист откуда-то с Севера, он уже задолбался ехать один через Пустынные земли, так обрадовался попутчикам аж до самого Элливаля, что на прощание подарил нам по пачке каких-то диковинных сигарет с тамошней Другой Стороны, с самолетом на упаковке; хороший, кстати, табак, мы с Тони потом такие долго искали, всех контрабандистов расспрашивали, показывали им пачки, но ничего похожего не нашли. А как здорово мы поселились тогда в Элливале – у самого моря! В хижине без кухни и душа, но душ нашелся на пляже, а кухня нам даром была не нужна. И как мы пили ночью шипучку, сидя в море, по горло в воде, в шутку отбирали друг у друга бутылку, в конце концов ее уронили, я тогда огорчился, но Тони сказал, все правильно, море тоже надо угощать. И как ждали прихода беспричинной печали, о которой нам столько рассказывали; не дождались, толстокожие были оболтусы, с каждым днем нам становилось только еще веселей, так что у нас с Тони потом много лет была любимая шутка, на двоих, больше никому не понятная – в разгар какого-нибудь веселья говорить: «Это меланхолия Элливаля, детка», – и дружно ржать. И как на ярмарке в лотерее нам достался билетик с надписью: «Загадай желание», один на двоих. Старик, продававший билеты, клялся, что желание сбудется обязательно, в этом и заключается суперприз; не знаю, что загадал Тони – вот, кстати, надо будет его спросить, исполнилось ли. У меня-то точно сбылось по полной программе: я тогда загадал интересную жизнь. И как Тони подружился с элливальскими мертвецами, он почему-то им очень нравился, может, чуяли в нем двойного человека, будущего смотрителя Маяка? Они пару раз проводили нас на концерты в свои закрытые клубы, и это, конечно, было мощное впечатление, я только тогда и понял, для чего вообще людям музыка. Раньше не понимал.