— Чикагского? — удивилась она, словно совсем недавно что-то слышала о Чикаго.  — То есть собственник вашего Центра — этот Чикагский институт?

— Нет, — покачала я головой, — и у Института, и у Центра есть владелец, Борис Захарович Левинский. Он сам врач, учёный, генетик, основал метод предимплантационной генетической диагностики эмбриона, им до сих пор пользуются во всём мире. Он открыл сначала свой центр в Чикаго, очень давно, в восемьдесят каком-то затёртом году. А потом уже сеть клиник. Сейчас их около тридцати в разных странах.

— А Пашутин? Какое он имеет отношение к его Центру здесь?

— Не знаю. Возможно, они в партнёрских отношениях. Фонд Пашутина является основным спонсором клиники, но и помимо этого поддерживает много разных проектов.

— Про фонд я знаю. Пашутин основал его в память о своей жене. Как же это отвратительно, что такое благородное начинание стало использоваться как метод давления, даже как способ мести.

— О, я давно не питаю иллюзий на этот счёт. Особенно на счёт благородства. Все эти фонды, мне кажется, больше для отвода глаз да отмывания денег. Хотя, — махнула я, — что я могу об этом знать.

— Как и я, — повторила она мой жест. — И намеренно никогда не хотела вникать. Как и в то, с кем проводит время мой муж. У меня было только два условия: никаких внебрачных детей, и чтобы я его баб никогда не видела и ничего о них не знала.

— А он… — неловко было мне произнести вульгарное слово «гулял» при этой интеллигентной и какой-то очень деликатной женщине. Но раз она сама подняла эту тему после двух бутылок вина, может быть, наболело?

— Тот ещё кобель, — хмыкнула она. — Знаю, многие меня осуждали. За жадность и что устроилась удобно. Мол, хотела сама богато жить, а не делиться с соперницами. Меня осуждали, понимаешь? Меня! После тех общаг с клопами, где мы жили. Сырого полуразвалившегося барака, где родился Пашка. Это потом, когда дела у мужа пошли в гору, появились деньги, появились и эти… шалавы, — она развела руками и усмехнулась. — А я жадная!

— А вы хотели уйти?

— Да, в какой-то момент хотела, — она вздохнула. — Потому что это больно, очень больно. И от этого же никак не избавишься, — помахала она у себя перед глазами.

— От картинок, что рисует воображение? — предположила я, как никогда её понимая.

 Наталья Александровна согласилась.

— Но потом… как-то приняла что ли, — вздохнула она. — Понимаешь, уйти — это ведь просто. В одной руке ребёнок, в другой — чемодан, две ноги, топай куда глаза глядят. Принять сложнее. И дело не в гордости, не в самоуважении. Всё это «само» — собственничество. А другой человек не может быть ничьей собственностью. Он имеет право поступать так, как поступает. Он должен сам делать выбор, а не кто-то ему диктовать как поступать. Мой выбор был: принять мужа таким как он есть или не принимать. Я не пропагандирую поступать как я, нет, ты не подумай, — подняла она руки. — У каждого ситуация разная. Кто-то несчастлив в таком браке и предпочтёт найти то, что его будет устраивать. А я… я так его любила! Да и до сих пор люблю. Мне без него было во сто крат хуже. Сейчас всё это в прошлом, конечно, — опустила она глаза и разгладила мятую салфетку. — Я давно простила. А вот Павлик… не простил. Он осуждает отца до сих пор. Он ведь старший, ему, к несчастью, как раз и достались те годы, когда я ещё переживала из-за измен.

Она тяжело вздохнула, а потом лукаво улыбнулась.

— Подозреваю, это потому, что, когда подрос, он просто стал знать куда больше меня. Но я всё же отомстила, — блестя глазами, подняла она палец. — Заставила его выставить на продажу виллу на Антибе, которую он, кстати, подарил мне и даже оформил на меня, а сам, сволочь, возил туда своих… ну ты поняла. И знаю, она ему до сих пор нравится. Видать, напоминает о былых победах, — съехидничала она. — Но хрен ему! Вот!

— Это же та вилла, куда и Павлик возил свою бывшую? — замерла я. — Ту подружку, что была у него ещё перед Юлькой. Она же прыгала с терпящего крушение вертолёта? — Она с пониманием кивнула. — Дай пять! На фиг нам такие виллы!  — подняла я ладонь.

И она размашисто по ней шлёпнула.

— Я не должна была поднимать эту неприятную тему, да? — она виновато пожала плечами, когда я открыла третью бутылку.

— Боюсь, в каждой семье свои скелеты, — понимающе кивнула я.

— Тогда я предлагаю выпить за то, что официально ты теперь в посвящённых, то есть часть нашей семьи, — подняла она бокал.  

— Да, теперь я точно не попаду в неловкую ситуацию, зная, о чём у вас за столом не шутят, — улыбнулась я, легонько стукнув своим по её бокалу.

Я провожала Наталью Александровну до машины, когда время уже приближалось к полночи.

— А поехали в Нью-Йорк вместе? — предложила она. — Я как раз собралась на днях. У нас же Танечка со вторым на сносях. Вот и лечу помочь. Буду очень рада, если присоединишься.

 — О! — приложила я руку к груди, искренне тронутая её предложением. — Спасибо большое! Но… — я покачала головой. — Я решила, что всё же дождусь Пашу.

— Так он может к нам туда прилететь. Он же как раз… — она хотела что-то добавить, но осеклась, замолчала.

— Вряд ли он сможет, — покачала я головой. — Боюсь, раз встреча в Лондоне не состоялась, ему придётся лететь в Иркутск, Красноярск и Магадан лично, как он и собирался. По всем предприятиям, месторождения и горно-обогатительным заводам «Север-Золото» для встреч с акционерами. Это всё же сейчас важнее.

Она погладила меня по плечу и понимающе кивнула.

— Ему так с тобой повезло.

— Это мне с ним повезло, — вздохнула я.

Машина повезла Наталью Александровну в сторону дома, куда нас пригласили с Матрёшкой и моими родителями приезжать в любое время.

А я вернулась в свою съёмную квартиру.

Так и не разобрав, убрала с кровати чемодан. И, поцеловав спящую Матрёшку, достала из сумки список тем, что мне вручила Тертицкая, и результаты ДНК.

Замри?

Беги?

Дерись!

Дерись, Эля! За свою жизнь, семью, мужчину.

Ведь я знала, как достать чёртову семейку Пашутиных.

Но сначала мне надо было заехать в университет.

— Эльвира Алексеевна! — окликнул меня снизу звонкий мальчишеский голос.

Не дойдя до второго этажа всего пару ступенек, я обернулась.

— Вадим?

Внук Когана, торопясь, поднялся ко мне, перепрыгивая через ступеньку.

— Это из-за тех фотографий, что я сделал, да? Честное слово, я не хотел ничего плохого. Простите меня пожалуйста, что я их опубликовал, — волновался он и нервно дёргал замок рюкзака, что держал в руках.

— Из-за каких фотографий? — спросила я и тут же догадалась: неужели те, где мы целуемся с Верейским? — А что из-за них случилось, Вадим?