– То есть я живой мертвец? – его голос изменился.

– Не в буквальном смысле, конечно. Это просто состояние. Но для тебя ещё не всё потеряно.

– Ты так думаешь?

– Я так знаю. Да и не похоже, что ты совсем отчаялся. Я скажу тебе больше: у тебя большие перспективы. Твои возможности безграничны.

– Ты не похожа на других психологов, – усмехнулся он, – обычно все, наоборот, расписывают проблему мрачными красками и дают понять, что без них я не справлюсь.

– Даже странно, – она улыбнулась, – А ты ещё кому-нибудь рассказывал эту историю?

– Да, пару раз. Мне теперь хоть кошмары перестали сниться….

– И ты всем рассказываешь именно эту версию?

– Да, – сказал он, но потом спохватился, – в каком смысле, именно эту версию?

Она хмыкнула.

– Неудивительно, что люди не понимают, почему ты так страдаешь… Ну… страдал…

– В каком смысле эту версию, – но как только он увидел её глаза, то понял, что возмущаться бесполезно.

– Ну всё же на самом деле было по-другому, так?

Он молчал.

– Вся беда в том, что ты сам себе в этом боишься признаться. Ты выдумал версию того, как ты ДОЛЖЕН был поступить. Ведь если бы ты сделал именно так, независимо от того, остался бы щеночек в живых или нет, ты был бы достоин любви и уважения своего отца, который учил вас поступать правильно. И брат твой заслуженно бы тебя уважал. Кстати, хоть он-то правду знает? Вообще кто-нибудь кроме Саньков знает правду? Я полагаю, что ты и с местным Саньком больше не общался?

Он через силу кивнул.

– Ты сразу поняла?

– Дело в том, что если ты сам искренне веришь в то, что говоришь людям, даже если это ложь, то люди поверят тебе. Даже если будут в глубине души чувствовать, что что-то не так.

Сзади, на фоне тихой музыки, послышался стук. Вика пристально смотрела на них в окно гостиной. Дана знаком попросила её подождать.

– У нас мало времени. Ты готов рассказать, как всё было НА САМОМ ДЕЛЕ?

Он смотрел в пол и молчал.

– Ты ведь не вышел из-за дерева? Не кричал? Ты от страха не мог произнести ни слова.

– Меня сейчас стошнит, – глухо проговорил он и кинулся вон.

Она смотрела на кусты белой сирени внизу. До ноздрей долетал едва различимый нежный аромат. Она обожала аромат сирени. Ей определённо стало легче. Она оглянулась: Вика, услышав, как Кир выскочил из лоджии, видимо, рванулась на ним, но Бегемот остановил её и что-то ей объяснял. Она снова села на диван. Потом она увидела, как Бегемот пригласил Вику на танец. Пока они плавно двигались в такт нежной мелодии, он время от времени поглядывал на то место, где должна была стоять Дана.

– Рассказывай, – спокойно приказала она, когда Кир снова вышел на балкон. Во рту у него был мятный леденец. При этих словах он прижал руку к животу. Она отошла от окна, давая ему возможность вдохнуть побольше воздуха.

– Зачем я только ел…

– Рассказывай, – не обращая внимания на его попытки увильнуть, сказала она, – сейчас или никогда.

Он начал говорить, очень тихо.

– Да, я не смог. Я просто стоял и смотрел на то, что они творят. Я понимал, что щенок погибнет из-за того, что я молчу, но я просто не мог ничего сказать. Я смотрел на этого местного злодея и представлял, как ночью утащу у бабушки кухонный нож, проберусь к нему в комнату и перережу ему горло. Но это всё были фантазии, и я снова возвращался мыслями сюда и снова ничего не мог сделать. Когда они топили его, у меня, видимо от напряжения, по ногам потекло что-то горячее. Когда я увидел, что описался, мне стало ещё и стыдно. Это был просто позор. А потом они меня увидели.

– Оба сразу?

– Нет, – он качнул головой, – сначала местный Санёк. Он как почувствовал, что я смотрю на него и обернулся. Я не успел спрятаться за дерево, я вообще и пошевелиться не смог от ужаса.

– Что было потом? – она спрашивала почти механически.

– Когда они меня увидели, они вытянули щенка из воды (он был ещё живой) и вытащили меня из-за дерева. Я и не пытался убежать. Местный стал издеваться надо мной, а мой двоюродный брат ему поддакивал. Я видел и верил, что ему неприятно смотреть на мой позор, но он не мог отстать от своего друга. Я стоял, дрожал от холода, страха и стыда и только надеялся, что это их отвлечёт, и они не станут топить щенка. Если честно, в тот момент мне было бы легче, если бы они утопили меня. Но он снова начал пищать. И тут я понял, что нет никакой надежды. Я только надеялся, что никто из наших меня не увидит там, в мокрых штанах, в соплях…

– Что было потом? – ей пришлось это спросить, потому что Кир снова стал сглатывать и хвататься за живот. Надо было отвлечь его разговором.

– Они заявили, что это их месть тому мальчику за то, что его родители жаловались на Санька. И что если я кому-нибудь расскажу, то они меня утопят тоже, кинут на съедение водяному, прямо с моста на середину реки. Что теперь я соучастник (я тогда впервые услышал это слово и запомнил его) и это я виноват во всем. Всё это говорил мой брат, а в это время второй топил несчастного малыша, – Кир внезапно всхлипнул, – а я стоял там и просто смотрел. Мне в тот момент хотелось умереть.

Она кивнула и погладила его по спине.

– Она так плакала, – он вытер мокрое от слез лицо, – те люди с собакой жили за два двора от нас. И она несколько дней выла по своему малышу. Я убегал, прятался в огородах и рыдал в бурьяне, а когда меня находили, говорил, что испугался злой собаки.

– И ты никому не рассказал правду? – почти утвердительно спросила она.

– Никому. Я был убеждён, что виноват не меньше их. Двоюродный брат доводил меня до тихих истерик: я мог проснуться ночью, а он стоит надо мной, как призрак. И я начал писаться в постели. Когда он убеждался, что желаемый эффект достигнут, он, довольный, ложился спать, а я дрожал в мокрой постели до утра. Даже Генка дразнил меня за это, хорошо хоть бабушка не наказывала. В лес я ходил теперь редко, даже когда уехал Санёк, а местный стал тусить с пацанами из другого села и совершенно забыл про меня. Я считал себя малодушным трусом…

– Недостойным такого папы,–