– Необходимость, сынок. Нас осталось мало. Мы убегаем, откуда можем, но все равно нас мало. Амитраи могут вернуться к старой вере, сидеть тихо и быть послушными. Но нас уничтожают безжалостно. Есть поселения, в которых кирененцев убивают до последнего человека. Даже младенцев. Еще до того, как придет такой приказ. Чтобы уничтожить любой след проклятой династии Тенджарук. Делают это их соседи, в надежде, что тогда пощадят их. Из страха. Не знают, что их надаку никогда не будут сыты. Что когда закончимся мы, они так же охотно пожрут собственных детей. Уцелело нас немного. А если тебе удастся сделать то, зачем тебя прислали, не останется вовсе. Поэтому я не стану тебя расспрашивать, что ты должен был сделать, странствуя по окраинам империи как синдар или жрец, но приготовленный к тому, чтобы мочь в любой момент притвориться кирененцем. Потому что это ясно. Ты должен был нас найти. Меня интересует лишь, сколько вас таких есть еще. Подобных тебе. Сколько таких синдаров, жрецов и кирененцев одновременно, знающих все обычаи империи, мастерски владеющих посохом шпиона, ядом и клинком. Мы сеем вокруг сплетни о себе. Хотим сделать так, чтобы людям было о чем думать и куда бежать, если они сумеют. Но мы не желаем, чтобы о нас что-то знали наверняка. Не раньше того времени, когда мы будем готовы. А потому мы используем методы варваров, лишь когда нет иного выхода. Точно так, как маленькая худая собака, стоит загнать ее в угол, может убить. Потому что она испугана, а позади нее – стена. И мы хорошо знаем, что испортим судьбу: свою и своих детей. Что нечто подобное означает родовое проклятие. Но ставка – смерть недобитков, которые находятся в нашем лагере, тех немногих, которые к нам присоединились. Лишь тогда мы используем эти методы. А наши враги используют их по любому поводу и всякий день. Вот и вся разница, парень.

– Но ведь даже будь я выслеживающим вас шпионом, я бы не знал, где нахожусь.

– Потому что мы сами тебя сюда доставили. Попади ты сюда, как и другие беглецы, найди ты нас – знал бы. Но сколько вас еще, парень? Сколько? И где они?

Установилась страшная тишина. Некоторое время я судорожно думал, что сказать, но в голове моей была пустота. Откуда-то издалека донесся крик. Жуткий голос, который показался мне знакомым. Звучал он как голос Бруса.

Вдруг совершенно неожиданно мой череп прошила короткая резкая боль. Словно удар молнии. Я крикнул. Хотел сдвинуться с места, оглянуться, но не сумел. Тело мое было как статуя. Я чувствовал его, чувствовал каждую мышцу – но не мог пошевелиться.

– В твой череп воткнута игла, – сказал мужчина и долил себе отвар. Из-за спины моей бесшумно выступил человек в свободных черных одеяниях с капюшоном. Человек с ночью вместо лица. Он выглядел подобно куску тьмы или клочку сажи. Как оживший двигающийся плащ. Поставил на столике большой кубок, полный сверкающих, тонких, словно волос, проволочек. Я увидел очень худую, жилистую ладонь цвета меди, покрытую неглубокими шрамами.

Мой собеседник вынул одну иглу и показал мне.

– Любая из них почти не видна. Она тонка как паутинка, но тверже стали. Тверже бриллианта. Входит в череп, словно в яблоко. Одна из них сейчас торчит глубоко в твоей голове. Здесь.

Он прикоснулся к своей голове сзади, прямо над затылком. Черный призрак взял горсть сверкающих игл и осторожно разместил их между пальцами одной руки.

– Поэтому ты не можешь двигать ничем, кроме губ и языка. Можешь лишь говорить и смотреть. Игла втыкается почти безболезненно, – вздохнул он. – Все дело в том, куда именно ее втыкают. Он, этот человек в капюшоне, кебириец. Зовется Н’Гвемба Асани. Обычно он этими иглами лечит, но знает, и где в голове у человека обитают боль, печаль, страх и ужас. Знает также, где находится то чувство, когда твои глаза заливают кипящим свинцом или ногу твою объедают насекомые. Достаточно лишь воткнуть иглу. Сейчас он сидит за твоей спиной и уже воткнул их шесть. Скоро ты станешь выглядеть, словно еж. А после достаточно будет прикоснуться к любой из них – и ты почувствуешь, что тебя погребают живьем или что тебе приходится смотреть, как насилуют твою маленькую дочку. И так далее, бесконечно. Это как игра на синтаре. Синтаре страдания. Муслин на капюшоне кебирийца не для того, чтобы тебя напугать. Он для того, чтобы ты не видел, как Н’Гвемба плачет. Я не скажу, что он страдает так же, как ты, поскольку это неправда. Никто не сумеет страдать так сильно.

Если бы я был просто скован цепями, думаю, сумел бы их порвать. Но это были не цепи. Это была тонкая, словно волос, серебряная игла, торчавшая в моей голове. Я сидел неподвижно, как статуя, но мысленно я бился, точно безумец, метался, как ошалевший от страха гибнущий конь.

А потом Н’Гвемба аккуратно прикоснулся к одной из игл.

* * *

Ту, в которой жила печаль о любимой женщине. Мир, переставший быть миром, стал невыносимой тяжестью. Пустым, испепеленным местом изгнания.

И ту, где обитал огонь, пылающий глубоко внутри меня. Горсть проглоченных горячих угольев, смрад горящих волос, отзвук скрипа зубами по стеклу. Крик пылающих живьем младенцев.

Мой собственный вопль, полагаю, должен был расколоть каменный купол…

* * *

– Мы, кирененцы, верим, что такой поступок накладывает проклятие на жизнь человека, – прошептал мужчина. – Называется это го-ханми. Долг обиды. Я заплачу за то, что сделал тебе, позже за это заплатят мои дети. И будут платить так долго, пока обида не уравняется. Заплатят печалью, болезнями и несчастьями. Но, может, благодаря этому выживут все кирененцы. Может, они не будут перебиты лишь оттого, что не верят в Подземную и смысл того, чтобы все сделалось единым. Может, они сумеют защитить свое право жить так, как желают. Это мое агирано, мой долг, который я сам на себя возложил. Прости мне. А теперь скажи, как много вас таких?

* * *

– Я не шпион храма! – заорал я во все горло. Мысль о том, что чудовище, сидящее позади меня, приближает руку к моей голове, наполняла меня неистовством. – Я кирененец! Я император!

Мужчина за столом болезненно скривился, наклонил голову, прикрыл глаза.

И тогда Н’Гвемба прикоснулся к нескольким иглам.

* * *

Боль – словно мрачное, красно-черное солнце. Мерзкое маленькое солнце, которое не разгоняет тьму. Оно вечное. И оно воняет.

* * *

Как ты должен был сообщать храму?

Сколько еще таких, как вы?

Где вы о нас услышали?

Что должны были сделать, добравшись сюда?

* * *

– Вынь иглы, Н’Гвемба, – произнес мужчина усталым голосом. – Вынь все, кроме той, что не дает ему двигаться. Но воткни еще две. Дай ему спокойствие и сними боль. Я не вынесу этого больше. Я задал все вопросы по три раза. Хватит. Не знаю, как они это сделали, но даже я не сумею взять на себя больше го-ханми.

Он потянулся к поясу и вынул свой клановый нож.

– Хватит, парень, – прошептал. – Это конец. Больше не будет боли. Я старый, слабый и больше не выдержу. Я подвел мой народ. И я подвел тебя, поскольку мучил зря.