– Ты надо мной подшучиваешь? – спросил я.

– Нет, сын Копейщика. Но то, как ты выговаривал мне, естественность этого в устах паренька было неожиданным. Ты привык приказывать, и давно. Избегай этого, поскольку это самый глупый способ выдать себя. Конечно, ты был бы прав, если бы не произошло недоразумение. Я говорил лишь, что знаю, что ты чувствуешь, и что я сам чувствовал бы на твоем месте. Я смотрю на мир иначе, чем нормальные люди. Как и всякий монах, я слегка не в себе. Я вижу связи.

– Видишь связи?

– Собственно, чувствую. Между делами, людьми и целями. Они очень легки и запросто могут быть оборваны, но они заметны. Их легко рвать и поступать противу судьбе. От падения Тигриного Трона ты бредешь через враждебный край. Странствуешь с миссией, которая не имеет для тебя ни малейшего смысла. В одиночестве среди врагов. Если бы попал к нам и не испытал унижения, ты бы здесь остался. Ты попал к своим, а то, что мы делаем, обладает простым, легким для принятия смыслом. Мы хотим выжить. Хотим обороняться. Ты просто-напросто встал бы в наши ряды. Это кажется куда умнее безнадежного странствия ради неясной цели. Ты бы тогда просто оборвал нити. А так ты, полагаю, предпочтешь вернуться на путь и продолжить свою миссию. Тебя обидели, поэтому ты не станешь колебаться. Пойдешь, куда тебя ведут линии судьбы. Именно так порой действует разум человека.

Мы стояли перед круглым отверстием очередного, сверкающего как жемчужина круглого здания.

– Отдохни, – сказал жрец. – Я приказал перенести сюда твои вещи, послал за отваром. Тут есть маты для сна, одеяла и лампа. Кто-нибудь принесет тебе еды.

– Где я найду Бруса? Хочу его увидеть.

Он махнул рукой, указывая куда-то за край плоскогорья, словно желая сказать, что Брус улетел на юг.

– На первом уровне, там, где находится мой лазарет. Но сейчас он глубоко спит. Я дал ему травы. Не проснется раньше завтрашнего полудня. Тогда я сам тебя проведу.

* * *

Я остался сам. Один в круглом пустом доме, что напоминал огромную перевернутую миску супа, освещенную мягким сиянием, словно камень, из которого он был выстроен, просвечивал как тонкая бумага. Во время мира никто не приближался к древним руинам. В них случались удивительнейшие вещи. Появлялись огни и голоса, отверстия порой закрывались, а дома меняли положение. Видели здесь и демонов. Повсеместно считалось, что руины прокляты. Но теперь шла война, и странные, слегка пугающие строения забытых народов сделались просто убежищем. Ничем больше. На свете были вещи похуже, чем предвечные демоны. Тут, по крайней мере, не капало на голову.

Долгое время я сидел на свернутой циновке и тупо смотрел наружу. На идеально ровное плоскогорье, заставленное шарообразными домами, между которыми бродили люди.

Кирененцы.

Мой народ.

Не знаю, откуда во мне некогда появилась убежденность, что если я отыщу земляков, то встану во главе их. Я был просто недобитком клана Журавля. Почти ребенком. Пусть бы даже всем рассказал, кто я, – времена Тигриного Трона миновали. Император без дворца, без армии и без подданных, верящих в его власть, – никто. Обычный человек.

Под стеной некто поставил мою дорожную корзину. Я обрадовался, что разведчики ее прихватили, хотя это как раз было логично. Они наблюдали за нами целый день, поскольку мы показались им странными. Подозрительными. А потому и вещи, которые были у нас при себе, тоже имели значение. Они забрали их, чтобы обследовать, но все равно я радовался, что их отдали.

Я вынимал все из корзины и осторожно раскладывал на циновке. Это меня успокаивало и создавало видимость хоть какого-то методичного действия. Все было на месте, разве что некоторые припасы успели испортиться, и я их выбросил. А потом я понял, что это моя корзина, не Бруса. Одежда была соответствующего размера, я даже нашел свой шар желания. Миг я глядел на него и задумывался, отчего мне не хочется плакать. Словно сердце высохло в камень и затвердело как глина.

Я бережно отложил шар в сторону, погладил посох шпиона. Меч, цепь, клинок копья, который мог быть и ножом. Клееная деревянная рукоять, что притворялась посохом, раскладывалась на несколько частей. Я взял одну из моих повязок и вычистил клинки, нашел маленький керамический оселок и привел им оружие в порядок. Отлил немного масла из лампы и смазал острия, а потом сложил посох обратно, в одно целое.

Будь у меня мешок и немного дубовых опилок, я почистил бы и цепь.

Я осмотрел свое добро, одну вещь за другой. Старательно, будто к чему готовился.

Так я провел бо́льшую часть дня. Не помню, как давно мне приходилось идти либо прятаться. Здесь не было нужды ничего делать. К тому же, впервые за столь долгое время я остался один. Компания Бруса не была слишком навязчивой, мы стали неразлучны. Я чувствовал, как его постоянное присутствие пронизывает мои мысли. Словно я постепенно терял самого себя.

Теперь же никто на меня не охотился, я был в одиночестве. И вот я сидел, уперев руки в колени, и смотрел перед собой. Время от времени отпивал глоток лекарства из фляги, которую дал мне монах-воитель. Это наполняло меня спокойной, равнодушной пустотой. Я словно превратился в камень.

И мне нравилось такое состояние.

Не хотелось ни с кем разговаривать, не хотелось никого видеть. Не хотелось ничего. Отвар действовал, хотя время от времени возвращалось воспоминание о сегодняшнем утре, и тогда меня охватывал отчаянный ужас, пробиравший, точно мороз, до самых костей. Это длилось какой-то миг, я трясся, свернувшись в клубок, но потом зелья снова успокаивали мое сознание, ласково, как колыбельная.

Так я провел изрядно времени: подремывая, просыпаясь, трясясь в приступах паники или таращась перед собой. Не происходило ничего, и я ощущал, что именно это мне сейчас нужно. Слышал отдаленные разговоры, крики детей, рев животных, отзвуки ежедневных дел, но вслушивался без особого интереса.

Я будто сделался животным или предметом. Камнем. Деревянным столпом. Я не бредил, не тосковал – и что было совершенно непривычно для меня, не вожделел женского тела. Я просто лежал на циновке, словно заживая весь, целиком.

Приходил в себя медленно. Последний месяц я был то странствующим синдаром, то адептом, а то и императором – чтобы вновь стать лишь императорским посланником или тохимоном клана Журавля. Потихоньку переставал понимать, кто я такой.

Филар, сын Копейщика. Теркей Тенджарук. Агирен Кысалдым. Арджук Хатармаль. Столько имен. Столько разных людей. Каждый из них отличался от другого. И кто был мной? Кем был я сам?

Кем я был вообще?

Я не знал даже, сколько мне лет. Одно дело – время, которое отсчитывается со дня рождения, и совсем другое – время, которое ты прожил. Месяцы текут то быстрее, то медленнее. Порой несколько дней – как целые годы. Дни, даже часы могут изменить человека навсегда. Порой снова ничего не происходит, и несмотря на то, что время течет, все ощущается так, словно оно стоит на месте. Человек ничему не учится, он длится, не меняясь.