– И потому я должен отдать ему пару бесценных людей и отправить на край пустыни, хотя он сам не знает, зачем и к чему оно все, – медленно произнес предводитель. – Поскольку – возможно – Ведающие совершили во дворце некий обряд. И в результате этого обряда возможно – повторяю, возможно – появилось видение, которого никто не понимает, но исполнение которого дает нам шанс выжить. Я верно понял твои слова, Мрак? Я ведь командир. Я смотрю под ноги. Тут есть люди, которые мне доверились. Они решили, что я лучше прочих знаю, как поступить. Для меня важны копья, мешки дурры, кони и мечи. Я могу их подсчитать и ответить: есть шанс. Или – шанса нет. Я живу на земле и смотрю в землю, Мрак. Я вижу вещи, которые обладают значением, и те, у которых значения нет. Я не занят погоней за ветром, снами и светом луны. Я не вмешиваюсь в дела надаку и проклятий урочищ. Я верю в Создателя, но он далеко. Он сделал людей свободными, и потому не в силах нам помочь, поскольку тогда бы мы перестали решать сами. Поэтому в мире есть зло и есть амитраи. Но еще есть клинки и руки, чтобы им противостоять. Такие вещи я понимаю.

– Жаль, что пророчица не думает, как ты, – ответил Мрак из-за своей кольчужной завесы. – Когда бы она взглянула на имперскую армию, когда бы подсчитала клинки и мешки дурры, наверняка никогда не покинула бы свою пустынную пустыню. Но она предпочла гнаться за ветром и светом луны. Верить снам. И теперь ее сны должны стать снами всех по самое Всеморье, Кебир и Нассим.

Я отпил еще один глоток из своей деревянной фляги. Напиток сильно отдавал специями и травами, у него был странный привкус, но не резкий, как у амбрии. Руки мои уже не тряслись, меня медленно охватывало равнодушие. Не спокойствие, а именно равнодушие. Тьма, которая угнездилась внутри меня, словно сжалась, но осталась тьмой. Черной мрачной пропастью.

– Возможно, я поступлю, как ты советуешь, преподобный, – заявил предводитель. – А может, поступлю иначе. Я должен подумать. Когда решу, ты об этом узнаешь. Найди парню какой-то угол и проследи, чтобы вылечили его друга.

– Тохимон?

– Да, парень?

– Я не знаю, насколько это далеко отсюда, не знаю и сколько времени прошло, но знаю нечто, что может быть важно, – заявил я. Фитиль смотрел на меня неподвижным, уставшим взглядом. – В селении Аширдым обитает немного жрецов. Всего несколько. Есть там одна старая Ведающая, которая может оказаться опасной. Но архиматрона не имеет никакой силы. Не может деять, не умеет и править. Она лишь следит за мостом и задерживает множество путников. Часть убивает в храме, а часть направляет в амбары. Между ними есть как кирененцы, так и другие люди, которые бегут от власти Праматери и Красных Башен. А весь город завален дуррой, там полно стад скота, которых жрица не желает отдавать высоким родам, поскольку боится, что попадет от них в зависимость. За всем этим присматривает едва ли бинхон пехоты и хон легкой кавалерии. Загонщики. Они из «Змеиного» тимена, скучают и у них низкая мораль. Есть еще храмовая стража. Хон, может, два. Сборная солянка. Бандиты и мародеры. К тому же за городом, не далее, как в перестреле за мостом, теперь появилось урочище. Я знаю, поскольку видел это собственными глазами. Это все. Я подумал, что если бы я был пахан-деем или тимен-басааром, я бы хотел об этом услышать.

– И что бы ты сделал, если бы услышал?

– Послал бы туда бинхон быстрой кавалерии и столько повозок, сколько бы нашел. Захватил бы город, сжег башни, освободил людей и забрал припасы. А от архиматроны узнал бы, как теперь звучит новый язык барабанов. Со времени, когда я видел город, там что-то могло измениться, и, конечно, ты можешь полагать, будто я вру. В таком случае несколько разведчиков быстро разобрались бы на месте. А легкая кавалерия может пойти врассыпную и отступить – если что-то пойдет не так.

Фитиль снисходительно улыбнулся и кивнул. Потом посмотрел мне в глаза:

– Несмотря на молодость, ты думаешь, как командир. Невольно задумаешься: кто ты, сын Копейщика? Но скажу так: как бы ты склонил архиматрону, чтобы та выдала язык барабанов? Попросил бы ее? Запугал бы? Раскалил бы добела железо? А может, приказал бы Н’Гвембе воткнуть ей в голову иглы?

Я молчал.

Монах поднялся в звоне кольчуги и взял меня за плечо.

– Пойдем.

Снаружи светило ослепительное солнце и висело огромное синее небо. С вершины странного плоского взгорья мы видели далекий горизонт, исчезающий среди сияющей мглы. Бесконечные болотные просторы и невысокие холмы, что маячили с одной стороны; сухую, пустынную равнину, покрытую кустами и камнями с другой, до самых встающих вдали рыжих, мрачных горных вершин.

– Ты вовсе не желал с нами оставаться, верно? – спросил Мрак.

Разговор с тем, кто укрыт за блестящей завесой, непрост. У монаха не было лица. Не понятно, улыбается он, насмехается или говорит серьезно. Был только голос. Я посмотрел на него, но ничего не ответил.

– Ты просто полагал, что должен. Что это твое место. Тем временем, все, что случилось с тобой и твоим другом, привело к тому, что ты не уверен, хочешь ли оставаться кирененцем.

– А кем бы я мог быть? – спросил я. – Я кирененец, несмотря на то, что думаю о себе или что чувствую. Я являюсь им больше, чем ты мог бы себе представить. Может, больше, чем кто-либо здесь вообще. Это моя природа. Это не то, что можно выбирать.

– Верно, но я думаю, что тебе дает надежду уверенность, что есть еще и другие, кто действует иначе, чем мы. Кто придерживается принципов цивилизации и кодекса войны. Что мы здесь – отчаявшиеся. Тебе пришлось бежать через всю страну и видеть вещи, которые никогда не должны бы случаться. Видеть и думать: «Где-то там есть другой мир. Есть мой народ, который никогда бы так не поступил. Была когда-то такая страна. Если бы я только мог оказаться с ними, если бы мог вернуть свою родину». А теперь – ты нашел, и первое, что испытал, – непростительная жестокость. От рук своих.

– Ох, перестань нести чушь, преподобный, – рявкнул я. – Ты – почтенный человек, а говоришь словно амитрай. Раз так, раз эдак, то тебе жаль, то ты полагаешь себя справедливым. Вьешься, как флажок на ветру, в зависимости от того, что почувствуешь. Вы решили, что в вашей ситуации можно добывать сведения пытками, и не притворяйся теперь, что это непростительно. Простительно, поскольку вы решились так поступить. Война – триумф необходимости! Кирененец задумывается, прежде чем решиться. А когда решается, уже не может отступить. Он должен встать лицом к лицу со своим выбором. Вы решились сделать нечто, что затемнит вам го-ханми и сделает вас недостойными. Вы решили принять это на себя, поскольку ставка слишком высока, и это необходимо. Тогда подними голову и прими тяжесть, которую выбрал. Не старайся получить мое прощение, поскольку еще час назад я ходил под себя от боли и ужаса.

Я замолчал, поскольку Мрак положил глевию на землю и с хрустом склонил предо мной покрытую кольчугой голову.

– Кодай масса, тохимон!

– Матагей, – пробормотал я. И вдруг услышал легкий перезвон стальных колечек. Голова монаха легонько подрагивала, и я подумал, что он плачет, а потом понял, что Мрак бесшумно смеется.