– Все в порядке? – спросил правитель.

– Да, – ответил молодой человек, попросив обратить внимание на группу хеттов рядом. с низким строением.

– Быстро ли они смогут приступить к делу?

– По вашей команде, – заверил его хетт.

Убедившись, что оборона Макора обеспечена, Уриэль вернулся к сторожевым воротам, где, пройдя меж сумрачных стен, ведущих к воде, оказался у первой караульни, откуда был виден источник, где собирались женщины. Затем он вернулся в город и снова миновал торговые ряды. По пути он кивал горожанам и, вернувшись наконец к главным воротам, приказал снова вынести его трехногий стул. Но прежде, чем его доставили, по насыпи торопливо взбежал Зибеон в сопровождении молодого фермера. Они принесли волнующие новости:

– По дороге идет какая-то армия.

Правитель Уриэль тут же раскинул руки – одну в сторону Акко, а другую к Дамаску, словно он снова взял на себя командование войсками.

– Откуда?

– Вон с той стороны, – показал Зибеон. И теперь все внимание Уриэля было обращено к востоку.

Первая его мысль была о цистернах с водой, но он успокоился, вспомнив, что они полны. Зерна тоже хватало, и правитель лично убедился, что стены, ведущие к источнику, не нуждаются в ремонте. Затем он вспомнил о тех пятистах крестьянах, что живут за стенами города, и сразу же решил дать сигнал бронзовым трубам, дабы их звуки созвали всех в город. Но когда он уже был готов отдать этот приказ, Уриэль мысленно увидел богатые поля, на которых уже начали густо колоситься весенние всходы, созревающие виноградные гроздья на лозах. Ему не хотелось прерывать эти нормальные процессы, которыми жила земля. Этот момент нерешительности и определил судьбу Макора.

Уриэль не сомневался, что, кто бы ни шел по дороге, с ними можно будет мирно договориться. Поэтому он встряхнул сына за плечи и спросил:

– Зибеон, почему ты решил, что это войско?

– Там вовсе не горсточка. Там сотни людей.

– Ведут ли они с собой овец?

– Да.

Уриэль испытал облегчение. Кочевники столетиями бродили по Ханаану, и в девяти случаях из десяти они не доставляли никаких неприятностей городу, обнесенному стенами, – то есть если сами горожане не нарывались на эти неприятности. Чужакам достаточно было бросить взгляд на стены, на гладкие каменные склоны, ведущие к ним, и они бывали счастливы унести ноги, разве что они решали осесть где-то за пределами городских стен. Там вырастали их небольшие поселения, вторые со временем начинали способствовать обогащению города. Уриэль был только рад, что события в очередной раз пойдут привычным путем.

Поэтому он и не отдал приказ зазвучать трубам, но все же поднял по тревоге своих солдат, послал их занять позиции на стенах и отрядил охрану к ограде источника. Приказав закрыть ворота, он поднялся на одну из башен, чтобы рассмотреть приближающееся скопище. Сначала его глазам открылась лишь пустынная дорога, залитая ярким весенним солнцем. Она была открыта взгляду вплоть до отрогов горы на востоке, где стоял алтарь Баала. Дорога была точно такой, какой она и тянулась из века в век, – узкая, каменистая и пыльная, она вилась в зелени полей, молчаливо и равнодушно ожидая очередного топота ног. Наконец Уриэль увидел поднятое ветерком легкое облачко пыли, которое повисло над дорогой, предвещая приближение важных событий. В ее колыхании было что-то зловещее, и Уриэль отпрянул от края стены. Но тут на дороге появился трусивший мул, за которым бежали двое маленьких, смуглых и почти голых ребятишек – они побежали вперед, чтобы первыми увидеть ждущий их город. Увидев их, Уриэль облегченно рассмеялся.

– Смотреть за воинами! – крикнул он, а ребятишки, увидев могучие стены и башни, остановились посредине дороги и, развернувшись, побежали обратно докладывать старшим.

Правитель Уриэль все еще смеялся, когда появился первый ибри. Это был высокий старик, весь в пыли. На нем была грубовато скроенная одежда, а при себе – лишь посох, и ничего больше. Он был бородат, и его седые волосы падали на плечи. Талия была обмотана веревкой, на Ногах были грубые сандалии, и он шел с непреклонной решительностью, остановившись лишь у главных городских ворот. Если этот старик и испытал такое же удивление, как его ребятишки при виде мощных стен города, он ничем его не выдал. С другой стороны, правитель Уриэль обратил внимание, что ни старик, ни появившиеся вслед за ним люди и не взглянули на крестьян, чьи поля тянулись вдоль дороги, – и это было хорошей приметой. Если бы пришельцы собирались заняться грабежом, они бы начали без промедления.

Тем не менее, Уриэль был явно не готов к появлению такого количества кочевников, которые все подходили и подходили с востока. Это были не просто обыкновенные семейства ибри, которых ему доводилось встречать в прошлом; Макор часто принимал к себе такие группы и без труда приобщал их к культам, господствующим в земле Ханаана. В некоторых таких семьях было по двадцать детей, но тут было нечто совсем иное. Уриэль видел перед собой мощное собрание семей, настоящий клан, и вызывало подозрение то, что детей почти не было видно и во главе его шли взрослые мужчины того возраста, когда носят оружие. Правитель не испытывал страха, потому что заметил, что у пришельцев очень мало металлического оружия, но четкий порядок, который они соблюдали на марше, не позволил ему забыть о первом сообщении сына. Это в самом деле была армия, и не важно, готова ли она была вступить в бой или нет, Уриэль спустился вниз, испытывая глубокую озабоченность.

Обычаи того времени требовали, чтобы при появлении незнакомцев правитель оставался за стенами своего города, ожидая формального появления посланника. Тот сообщал ему о намерениях людей, стоящих под стенами, но в данном случае кочевники явно были незнакомы с дипломатическими процедурами, и посему никаких посланников не появилось. Вместо этого крепкий старик, возглавлявший прибывших, один подошел к воротам, ударил в них посохом и крикнул: «Ворота Макора, откройтесь перед Цадоком, правой рукой Эль-Шаддди!»

Это было странное требование, и ни одному из городов не доводилось его слышать, поскольку оно предполагало, что ворота должны послушно открыться сами собой, без применения военной силы. Люди на стенах разразились смехом, но правитель Уриэль подошел к воротам, посмотрел в щель и убедился, что люди вокруг Цадока не вооружены. «Открой», – приказал он стражнику, и, когда маленькая дверца в воротах чуть приоткрылась, старик вставил посох в проем, распахнул дверцу и решительно вошел внутрь, представ перед правителем.

Из этих двух человек, которые встретились в первый раз, ибри был и выше и старше. Чувствовалось, что он склонен к размышлениям, что поглощен своей духовной жизнью и живет в согласии с природой. Хананей был куда больше знаком с цивилизацией и лучше образован. Кроме того, на службе у египтян он научился неплохо разбираться в современном обществе. Будучи судьями над своими соплеменниками, эти два человека одинаково понимали справедливость, и, отправляя обязанности первосвященников, они с равным уважением относились к святости богов. Никому из них не были свойственны несдержанность, хвастливость или жестокость. Принципиальное отличие между ними заключалось в том, что Уриэль воспринимал божественную Троицу как полезное, но не столь уж существенное понятие, а Цадок уверенно чувствовал себя лишь под покровительством Эль-Шаддаи и не мыслил существования без направляющего его божества. Но у этих противостоящих друг другу лидеров были две очень важные сходные черты: никто из них не собирался навязывать своих богов другому, и оба они были преданы идее, что даже два таких разных народа, как хананеи и ибри, могут гармонично сосуществовать рядом. Цадок с отвращением относился к войне, а Уриэль, который успешно руководил египетскими войсками, не испытывал никакого желания жертвовать своими людьми, бросая их в бой. И если эта решающая встреча между двумя тысячами хананеев и семьюстами ибри завершится бедой, то не из-за действий Уриэля и Цадока, а потому, что и тот и другой были мирными людьми.