– Вы считаете, его тоже убил Кораблев?

– Повторяю: ничья вина пока не доказана. Однако тебе могу сказать. Только прошу, без передачи его родным. Кораблева видели за сценой после концерта.

– Кто?

Труфанов посмотрел на нее, как бы взвешивая, стоит ли говорить.

– Осветитель. Он был в это время на колосниках.

Дайнека опустила голову.

– Какое несчастье…

– В каком смысле?

– Я говорю о его жене и его дочери. Для них это будет ударом.

– Думаю, что в ближайшее время мы его допросим.

– Но ведь он в больнице.

– Я говорил с кардиологом. То, что он там находится, скорей профилактика. Состояние не хуже и не лучше обычного.

– Понимаю.

– Теперь все? – спросил Труфанов.

– Все.

– Тогда разреши от себя лично… – махнув рукой на условности, он обнял ее и поцеловал в голову. – Спасибо тебе! Сняла с моей души камень. – И словно устыдившись собственной сентиментальности, строго спросил: – Когда уезжаешь?

– Сегодня.

Он снова протянул руку.

– Ну, прощай!

Дайнека крепко ее пожала.

На кухне разговаривали Мария Егоровна и мать Дайнеки.

– Как они там, в Москве? – спросила старуха.

– Хорошо…

– А ты почему в Красноярске?

– Мы с Людмилиным отцом разошлись.

– Гулял от тебя? – предположила Мария Егоровна.

– Нет.

– Что ж тогда?

– Я сама была виновата.

– Ты бывала у них?

– Нет. Никогда.

– Почему?

Дайнека стояла за дверью, ожидая ответа матери, но та замолчала, и она вошла в кухню.

– Я собрала твои вещи, мама.

– Когда приедет такси? – спросила Людмила Николаевна.

– Машину заказала на шесть часов вечера.

– Нужно было пораньше. – она взялась за колеса инвалидной коляски и выехала из кухни.

– Да я вроде ничего не сказала… – обескураженно проговорила старуха. – На что она вдруг обиделась?

– Мама не любит вспоминать прошлое, – ответила ей Дайнека[4].

Мария Егоровна оглянулась на дверь и тихо спросила:

– Надежда сказала, что Людмила… – она подняла глаза к потолку, – забыла… слово такое круглое…

– Лесбиянка.

– Это правда? – оживилась старуха.

– В этом нет ничего страшного. Я сама сказала об этом Надежде, чтобы она передала вам и вы перестали ревновать Витольда Николаевича к моей матери.

Мария Егоровна горестно покачала головой.

– Лежит мой голубчик в больнице. Уж лучше бы цветочки дарил…

Дайнека торопливо отвела глаза.

– Как он?

– Уже лучше. – Мария Егоровна выглянула в окно. – Это не твой ли приехал?

– Где? – Дайнека тоже посмотрела на улицу. – Точно, Слава. Надо бы попрощаться.

Она спустилась с крыльца, подбежала к машине и плюхнулась на переднее сиденье.

– Уезжаешь? – спросил Вячеслав.

– Уезжаю.

– Выходит, если бы не приехал, со мной бы не попрощалась?

– Ну нет, – сказала она. – Я как раз хотела тебе звонить.

– Но ведь не позвонила. – Вячеслав обеими руками взялся за руль и стиснул его пальцами.

– В чем дело? – спросила Дайнека.

– Знаешь, как это называется?

– Как?

– Поматросила и бросила.

– Влюбился, что ли? – Она вдруг улыбнулась.

– В этом нет ничего смешного. – В его голосе прозвучала обида.

Дайнека по-дружески уткнулась в его плечо.

– Я очень благодарна тебе за то, что все это время ты был рядом. – Она посмотрела ему в глаза. – Но я люблю другого человека.

– Он сейчас там, в Москве? – с неприязнью спросил Вячеслав.

– Я не знаю, где он сейчас… – грустно сказала Дайнека, и на ее глаза навернулись слезы[5].

– Ну что ж, нет так нет, – хлопнул он рукой по рулю. – Может, отвезти тебя куда? На прощание.

Дайнека мгновенно сориентировалась:

– В дом престарелых. Подожди, я только сумку возьму. – Она выскочила из машины и через минуту вернулась с сумочкой. – Едем!

Вячеслав хмыкнул и покачал головой.

– Шустрая, как воробей!

По дороге они заехали в магазин. Дайнека купила фруктов, блок сигарет и торт.

– Я тебя подожду! – крикнул Вячеслав в открытую дверцу, когда она заходила в подъезд.

– К кому? – Старуха-санитарка отставила швабру и вопросительно посмотрела на Дайнеку.

– К Альберту Ивановичу Романцеву.

– К артисту?

– К режиссеру! – обидчиво возразила она.

– Бахилы наденьте. – Старуха продолжила мыть пол. – Второй этаж, направо, комната номер…

– Знаю, знаю, знаю! – Дайнека натянула бахилы и побежала наверх.

Нашла палату номер двести четыре, проверила, та ли табличка, прочитала:

– Романцев, Иванов…

Постучала. В ответ услышала:

– Заходите.

Открыла дверь и увидела худощавого старика, но это был не Романцев.

– А где Альберт Иванович? – спросила она. – С ним все в порядке?

– Увезли на массаж. Скоро будет, – ответил старик.

– Я подожду. Вы Иванов?

– Борис Ермолаевич, будем знакомы.

– Дайнека… то есть Людмила. Я не видела вас здесь раньше.

– Лежал в больнице, – сказал Иванов.

Дайнека спохватилась и положила гостинцы на стол.

– Угощайтесь.

– Сигареты есть? – осведомился Борис Ермолаевич.

– Без них я бы сюда не пришла.

– Можно? – Иванов достал одну пачку, вытащил сигарету, прикурил и одновременно открыл окно.

– Вам тоже запрещают курить?

– Здесь всем запрещают. – Он затянулся и выпустил струйку дыма. – А что же делать, если я пятьдесят лет курю? Вот и приходится шкериться.