Для начала можно было обратиться к богам – к тем самым богам, которые, вообще-то, всегда прежде всего считались оскорбленными совершенным преступлением. Но именно суровые, жестокие боги, жаждавшие крови, освящавшие своим авторитетом самые жестокие наказания – от сбрасывания со скалы до сжигания еретиков на костре, – они-то в первую очередь оказывались подателями милосердия.

По всей Древней Греции, и особенно в Афинах, стояли священные алтари, храмы, росли рощи, посвященные богам, где могли укрыться искавшие милосердия: рабы, которых мучили хозяева, чужеземцы, молившие о гостеприимстве и снисхождении, преступники, просившие о смягчении наказания. На афинской Агоре стоял алтарь Милосердия – или Сострадания. Римский поэт Стаций в своей поэме «Фиваида» так описывал то, что там происходило:

Дальше Стаций перечисляет тех, кто приходил в Афины к этому алтарю. Список довольно обширный:

Далее мы узнаем о нескольких конкретных случаях, например когда алтарь «фурий Эдипа сломил», – то есть именно здесь получил прощение несчастный Эдип, совершивший одни из самых страшных преступлений, какие только могли себе представить древние греки: по незнанию, ведомый жестокой судьбой, он убил отца и женился на собственной матери. Узнав от оракула, что же он сделал, Эдип ослепил себя, покинул Фивы, где царствовал, и после этого скитался по Греции, преследуемый богинями мщения, – но, как видно, решение богини Милосердия оказалось сильнее необходимости наказания даже за такое чудовищное святотатство.

Не менее кощунственное злодеяние совершил и другой убийца, тоже, если верить Стацию, нашедший успокоение у алтаря, – тот «отогнал навсегда от Ореста злосчастного матерь». Орест, сын царя Микен Агамемнона и его неверной жены Клитемнестры, выполнил то, что ему диктовал долг: отомстил за убийство отца, убив мать и ее любовника. Но таким образом было совершено новое страшное преступление – убийство матери. В отличие от Эдипа, не ведавшего, что он творил, Орест действовал вполне осознанно, так что в данном случае, говоря юридическим языком, было совершено двойное умышленное убийство. Тень матери и богини мщения преследовали несчастного и сводили его с ума – но и он добился прощения на Агоре.

Следующий пример – из сферы внешней политики: город Олинф обратился к Афинам за помощью в борьбе против македонского царя Филиппа и получил ее, однако после осады все-таки сдался македонским войскам. Афиняне горели жаждой мести и хотели расправиться с жителями Олинфа, считая их предателями, но когда те явились к алтарю, то смогли получить прощение.

Преступников, укрывшихся в храме или священной роще, нельзя было силой заставить выйти оттуда, хотя, судя по источникам, существовали разнообразные способы обойти этот запрет. Так, спартанский полководец Павсаний, захвативший в V веке до н. э. Византий – город, стоявший на стратегически важном проливе Босфор и игравший в запутанные и непонятные политические игры с царем персов, в результате был обвинен в измене и приговорен к смерти. Вызванный в родной город, там он укрылся в храме Афины Меднодомной. Схватить его в храме, не разгневав Афину, было нельзя. Но оставались другие возможности. Во-первых, спартанцы разобрали крышу храма, чтобы видеть, что происходит внутри. Во-вторых, как гласит типично спартанская легенда, мать Павсания сама принесла первый кирпич, чтобы замуровать вход в храм, а затем уж ее примеру последовали и другие сограждане. Павсаний оказался отрезан от каких-либо путей к бегству и лишен еды и воды, после чего возникла хорошо понятная грекам ситуация: если бы он умер в храме, то тем самым святилище было бы осквернено, поэтому, когда Павсаний был уже на грани смерти, его сограждане получили моральное право ворваться в храм и вытащить его оттуда, защищая ритуальную чистоту дома богини. Его даже не пришлось казнить, он умер сам – но за пределами убежища. Эта история иллюстрирует жестокость спартанцев и непреклонность матерей, провожавших сыновей в бой со словами: «Со щитом или на щите», но в то же время показывает, что даже в Спарте существовало убежище, где, хотя бы теоретически, можно было укрыться под защитой богов от гнева людей. И даже в Спарте считали, что нарушение неприкосновенности убежища – страшное преступление.

Когда илоты – крепостные земледельцы в Спарте, подвергавшиеся жестокому угнетению, – укрылись в святилище Посейдона и были убиты там, произошедшее вскоре страшное землетрясение было воспринято как наказание, посланное богами.

Спартанцы, конечно, не единственные, кто пытался лишить преступников права на убежище. Бывало, что вокруг убежища разводили огонь, чтобы в буквальном смысле выкурить прятавшихся там людей. Но все-таки это воспринималось как покушение на божественное милосердие.

Доказательством тому – история «Килоновой скверны», когда афинский аристократ Килон, победивший на Олимпийских играх, решил, что боги ему благоволят, и попытался захватить власть в Афинах. Он и его люди заняли Акрополь в надежде, что простой народ поддержит их, но оказалось, что Килон переоценил свою популярность и за заговорщиками никто не пошел. Сам Килон сумел бежать, а остальные мятежники оставались на Акрополе под защитой статуи Афины, от которой, как и Павсания в Спарте, их никто не имел права оттащить. Но зато Акрополь можно было окружить и ждать, когда хотя бы один мятежник умрет от голода и жажды, ритуальная чистота святилища будет нарушена и появится законная возможность захватить остальных. Осажденные тоже это понимали и поэтому пошли на переговоры. Возглавлявший осаду архонт Мегакл пообещал дать им возможность безопасно спуститься, чтобы предстать перед судом. Но мятежники все же опасались предательства, поэтому привязали длинную веревку к статуе Афины и начали спускаться, держась за нее, то есть как бы не покидая святилища. По дороге не то кто-то перерезал веревку, не то она действительно порвалась. Мегакл заявил, что это знак: богиня отвернулась от тех, кто просил у нее помощи, – и приказал перебить несчастных. Так закончился заговор Килона, но за Мегаклом и всей его родней из рода Алкмеонидов закрепилась дурная слава тех, кто нарушает право убежища. В результате еще очень долго каждый, кто хотел победить кого-либо из Алкмеонидов в политической борьбе, припоминал им неуважение их предка к святости убежища и к божественному милосердию.