— Ну так с кем поведёшься.

— Это точно. Ладно, пошли ко мне, помянем раба божьего Арканю. У меня и бутылочка припасена в холодильнике. Вкусная, Аркане понравится.

За ночь намёрз лёд на лужах — первый, искристый и непрочный. Я наступил на него, он рассыпался, и в ответ на хруст небо отозвалось птичьим криком: «Пора-пора…». Я посмотрел вверх, приложил ладонь к глазам — утиная стая махала мне крыльями. Я хотел помахать в ответ, но одёрнул себя, и просто стоял и смотрел им вслед, мысленно примеряя к душе нерадость осеннего расставания. Осень слишком торопиться с выводами; рано прощаться, не все листья ещё опали. Могла бы подарить людям несколько погожих деньков, а уж потом без оглядки бежать к зиме… Я дописал рассказ по воспоминаниям Геннадия Григорьевича. Получилось не длинно и совсем не про него. Завтра прочитаю в клубе, как то там меня встретят.

— Чё делаешь?

Из-за штакетника выглядывал Лёха.

— Размышляю.

— Давай ко мне. Галыш с Серёней должны подойти.

— А что за праздник? Вроде среда только.

— Так… Распутица. Чё вопросы какие задаёшь? Без заказов, стало быть, сижу.

— Нет, Лёш. Дописал новый рассказ, хочу ещё раз обдумать. Извини.

— Ну если что, подходи.

Я не стал обещать. Постоял у крыльца, подышал остывающим воздухом и вернулся в дом. Можно печку затопить. Куда я спички сунул? На глаза попалась Аркашкина тетрадь. После похорон я бросил её на шесток и забыл. И вот… Что в ней — дневник, любовная поэзия? Впрочем, чего гадать. Я взял тетрадь, подержал на ладонях, словно по весу можно определить содержимое, открыл.

Это были стихи — тонкие листы в клеточку, исписанные мелким некрасивым почерком. Я включил чайник, сел за стол. Несколько часов слово за словом я разбирал кривые буковки и переписывал начисто. Стихи были странные, некая смесь лирики с налётом философии, достаточно лёгким, чтобы не слишком сильно давить на разум. Они и не давили, и только последнее четверостишие, озаглавленное «Моему другу», заставило меня задуматься.

Я перечитывал эти строки много раз, пытаясь вытащить на свет тот смысл, который Аркашка вложил в них. Но то ли это был отрывок из очередного стихотворения, которое Аркашка дописать не успел, то ли никакого смысла здесь вообще не было… Я отложил тетрадь в сторону, встал. Стемнело. Настроение было такое, что впору самому вешаться. За окном осыпАлась берёза. В свете мерцающего фонаря скользящие в воздухе листья казались маленькими лодочками — маленькими китайскими лодочками, нарисованными тушью на мелованной бумаге. Как много совпадений. Снова эти умершие листья, которые срываются и падают. Может быть действительно они что-то означают, и Анна, а теперь и Аркаша, не просто так подвигают меня к этой мысли?

Лёгкие звуки шагов по ступенькам крыльца насторожили меня. Кто ещё в такой час? Я повернулся к двери. Она открылась медленно, будто виновато, и я увидел Анну.

Женщина из моей новеллы. Длинное кашемировое пальто, шляпка. Анне пришлось наклонится, чтобы войти. Вместе с ней в комнату вошёл запах осени — прелые листья вперемешку с каплями дождя.

— Здравствуйте, Роман.

Я покачал головой, потом, словно опомнившись, шагнул к ней, принял пальто, шляпку и повесил на гвоздь у двери. Анна зябко повела плечами.

— Холодно у вас.

— Могу затопить печку.

— Пожалуй.

Я сходил на двор, набрал охапку поленьев. Поднимаясь по крыльцу, споткнулся и едва не упал. Входя в комнату, пребольно ударился плечом о косяк. Зачем она пришла? Зачем? Что ей нужно? Я сунул несколько поленьев в подтопок, поднёс спичку. На шесток прыгнула Муська, посмотрела тревожно на меня, на Анну.

— Можете накинуть мой халат, пока печь растопится, — предложил я.

Анна отказалась. Она села на диван. Лицо её в свете сорокаваттной лампочки казалось то ли печальным, то ли растерянным — сложно определить — но, несомненно, красивым. Растушёванные тени легли на виски, смягчили скулы, а глаза сделали более выразительными. Как приятно смотреть на такое лицо.

— Люблю, когда прохладно, — как бы оправдываясь за нетопленную печь, сказал я.

Анна кивнула, но не произнесла ни слова. Почему она молчит? Скорее всего, она пришла, чтобы узнать о Вадиме… Нет, вряд ли. Она может позвонить ему и узнать всё по телефону. Если только что-то личное, очень личное, о чём нельзя спрашивать напрямую, поэтому она решила спросить у меня. Впрочем, Вадим говорил, что они расстались. Боже мой, зачем она пришла? Ладно бы на улице или где-то ещё, но домой, здесь. Я… Лучше бы я ушёл к Лёхе.

От бесконечных вопросов у меня заболела голова. Я болезненно сморщился.

— Что-то случилось? — участливо спросила Анна. — С вами всё хорошо?

Я кивнул.

— Да. Голова только… Ничего, пройдёт.

— Выпейте таблетку.

Я бы выпил, но вся моя аптечка состояла из пузырька муравьиного спирта и старого градусника, которые от головной боли вряд ли помогут.

— Пройдёт.

На глаза попался остывший чайник.

— Хотите чаю?

Анна снова отказалась, а я вдруг вспомнил, что не ел с самого утра. В животе заурчало. Мне стало неловко, я покраснел, но Анна, кажется, не заметила этого, а может из вежливости сделала вид, что не слышит. Какая она… В тёмно-синем немного грустном на вид платье она казалась хрупкой и нежной. Подхватить бы её на руки и кружить, кружить, кружить пока не устану, пока остаются силы. А потом… Всё равно, что будет потом.

Анна сложила ладони на коленях, выпрямилась.

— Я хотела рассказать вам, почему мы расстались с Вадимом. — Она подождала несколько секунд, ожидая, что я скажу в ответ. Но теперь настала моя очередь молчать, и она продолжила. — Мы не ссорились. Он просто уехал. После встречи в кафе, я сказала ему, что вы ко мне неравнодушны, и он ушёл. А на следующий день уехал.

Так вот откуда взялся тот взгляд и тот непонятный для меня своими откровениями разговор. И вот почему Вадим так быстро собрался. Он приехал, чтобы разобраться в своей жизни, а получилось, что влез в мою.

— Вы хотите, чтобы я помог вам вернуть его?

Да, только так. Другой причины её прихода быть не должно. А я смогу помирить их. Я объясню Вадиму, что чувства имеют ценность лишь тогда, когда они взаимны. Если он думает, что встречаясь с Анной он предаёт меня, или обманывает, или ещё что-то там — нет, ни в коем случае! Я буду рад за него, очень, и он поймёт. Обязан…

В глазах Анны проявилось усилие. Я подумал было, что она внутренне борется с собой, решая, принимать мою помощь или не принимать. Я оказался не прав.