Кажется, она не соглашалась с мнением Максима Андреевича, а значит, мой рассказ ей понравился. Радоваться мне? Могу ли я теперь надеяться, что прощён и мы можем стать хотя бы друзьями?

Геннадий Григорьевич знаком позвал меня. Я подошёл.

— Роман, не обращайте внимания. Максим мстит вам за прошлый раз. Не сердитесь.

— Да мне всё равно. Геннадий Григорьевич, а Толик Голубев кем ему приходится?

— Это который в полиции служит? Брат, кажется, двоюродный. Или троюродный. Не помню точно. А что, проблемы?

— Нет, всё в порядке. Внешне они совсем не походят друг на друга.

— Зато внутренне мало чем отличаются.

— Это да.

Голубев закончил проповедь и повернулся ко мне. На лице его застыло торжество. К сожалению, я пропустил заключительные абзацы, и оценить силу его критики не смог. Но я не стал из-за этого переживать. Люди в зале тоже не сильно переживали, только поэт Серебряный и ещё пара человек ударили в ладоши, но их не поддержали.

Мария Александровна улыбалась.

— Очень хорошо сказано, Максим Андреевич, — ровным голосом произнесла она. — Я считаю, что Роман Евгеньевич сделает правильные выводы из ваших слов и, если сочтёт нужным, внесёт поправки в свой рассказ, — при этом она посмотрела на меня и в глазах её сияла ирония. — Кстати, Максим Андреевич, вы сегодня в списке выступающих. Мы думали послушать вас чуть позже, но раз уж вы у микрофона, то не хотели бы выступить прямо сейчас?

— С удовольствием, — кивнул Голубев. — Я задумал серию рассказов на социальную тему, написал два и хотел бы услышать мнение коллег.

— Замечательно, давайте послушаем.

Голубев достал планшет, оглядел притихший зал из-под бровей. Я подумал, что сейчас он одарит нас очередным шедевром на пожарную тему, в крайнем случае, прочтёт что-то из жизни одинокого инспектора ГАИ. Не угадал. Это действительно была социальная драма про стариков, живущих, а вернее, выживающих в доме престарелых. Неоднозначные судьбы, неоднозначные поступки и вполне предсказуемая концовка. Я бы не сказал, что это было нечто новое или проникновенное, но человека впечатлительного и недалёкого за душу возьмёт легко. Беда в том, что по своей привычке Максим Андреевич опять всё свалил в кучу и не раскрыл до конца ни одной сюжетной линии. Тем не менее, зал хлопал. Поэт Серебряный даже вытянулся во весь рост и кричал «Браво!». Максим Андреевич был на вершине славы; он и раньше там был, но моя отповедь несколько умалила его значимость, теперь он вернулся и смотрел на меня победителем.

Геннадий Григорьевич тоже ударил ладонями.

— Прекрасная идея, и, мне кажется, совсем не замыленная, — сказал он. — Здесь есть над чем подумать. Этот рассказ определённо требует особого внимания.

— А что скажет на это наш критик Нелюбович? — усмехнулся Максим Андреевич. В тоне его слышался сарказм, дескать, попробуй сказать нечто эдакое, что сможет сбить меня с вершины Олимпа.

Я смолчал. Что тут скажешь, когда благодарные читатели готовы порвать любого, кто скажет хоть слово против. Не смолчала Анна. Она вдруг встала, взяла Геннадия Григорьевича за руку и сказала твёрдо:

— Папа, прекрати! О каких прекрасных идеях ты говоришь? Можно заполонить всю литературу рассказами о замёрзших котятах, об обездоленных стариках и брошенных детях, и умильно сообщать авторам этих рассказов, какую серьёзную и важную тему они подняли и, главное, как это вовремя! Но подобные рассказы при всей их идейности и жалобности никогда не станут литературой. И пусть этим авторам поют дифирамбы, ничего особенного они не написали. И никогда не напишут!

— Ты к чему это, Аннушка? — опешил Геннадий Григорьевич.

— К тому, папа, что старых классиков нам вполне достаточно, и новых не нужно!

Она повернулась ко мне.

— А вы, Роман? Почему молчите вы? Боитесь, что вас снова изгонят из этого кукушатника? Ладно папа, это его детище, но вы то! Вы же прекрасно видите уровень этих чтений!

Анна развернулась и, ни на кого не оглядываясь, начала пробираться к выходу. Геннадий Григорьевич улыбнулся растеряно.

— Вот и поспорь.

Я посмотрел на Герасимова, тот стоял оторопелый и не двигался с места. Максим Андреевич, налившись краской, грыз ногти, глаза его были выпучены. Сейчас он больше походил на сайру, которую я покупаю Муське.

Геннадий Григорьевич потянул меня за руку:

— Роман, прошу вас, догоните её.

Я как будто ждал этого, выскочил из библиотеки в одном свитере, без шапки. Анна шла быстро, я едва успел заметить, как она поворачивает за угол.

— Анна!

Она не остановилась. Я побежал, схватил её за плечи.

— Анна, подождите. Подождите же!

Она обернулась, посмотрела мне в лицо и сказала:

— Илья сделал мне предложение. И я его приняла.

И пошла дальше.

Выпал первый снег — выпал, полежал и растаял. Тётка Наталья говорила, что после первого снега должно пройти шесть недель, прежде чем он ляжет на землю прочно. Не дожидаясь, когда эти шесть недель пройдут, я сходил на кладбище, навёл порядок у тётки на могиле, поправил крест, поменял фотографию. Весной, буду жив, поставлю оградку и лавочку. На обратном пути зашёл к Аркашке. Достал приготовленную загодя пачку папирос, положил под венок — пусть курит. У выхода протянул смотрителю двести рублей.

— Вот, помяните.

Смотритель деньги принял, спрятал во внутренний карман.

— И Аркадия, и тётушку твою помянем.

Я не называл имён, но он всё знал, как будто считывал с моих глаз. И голос мягкий, сочувствующий, заупокойный. Я вздохнул и вышел на дорогу.

Подул ветер, плеснул в лицо холодной изморосью. Я втянул голову в плечи, поднял воротник. Пока добрался до дому, промок и продрог, и проклял всё на свете; одно радовало: время полуденное, пятница. Лёха уже баньку истопил, попаримся, потом пивка с воблой. Вобла у Лёхи особенная, сам ловит, сам вялит, рыбка к рыбке, загляденье… Я подсыпал корма в Муськину кормушку, свернул в моток халат, полотенце и поспешил к особнячку.

Открыл Лёхин сын.

— Привет, оболтус. Папка с мамкой дома?

— Они к бабушке уехали, утром ещё.

Я оглянулся на стоявшую у обочины «газель». На чём они уехали, если она тут? Странно. По пятницам Лёха всегда дома; даже когда уходил в рейс, к вечеру всегда возвращался, и такого как сегодня ещё не бывало. Случилось чего? Я начал теребить подбородок, размышляя, что делать дальше — без бани оно как-то не очень, привык я к ней. Мальчонка между тем спросил:

— Дядя Ром, если вам в баньке помыться, так вы скажите, я натоплю.

Неплохое предложение, но удобно ли? Вот так прийти, напроситься, заставить ребёнка. Некрасиво.