я наклонился и поднял свою отбитую у похитителя авоську. Собирать с грязного и заплеванного тротуара раскатившиеся картофелины я не стал.

Раздражение голодного человека, у которого только что стырили еду, сменилось на жалость и благодушие сапиенса, вновь обретшего запас белков, жиров и углеводов.

— Со мной пойдешь! — прибавил я металла в голос, — А будешь дергаться, руку заверну! — пацан всхлипнул и обмяк.

Пленный больше не сопротивлялся и на попытки бежать не отваживался. До дома было рукой подать и вскоре я уже разувался в прихожей.

— Чего стоишь? — строго глянул я на беспризорника, — Раздевайся, разувайся! Полы я здесь сам мою, между прочим!

— Еще чего! — зашипел звереныш, сверкая из-под выбившихся волос глазами, — Дверь отопри!

— Отопру. Пельменей пожрем и отопру, — скинув и куртку, я стоял, ожидая, когда пацанёнок разденется и разуется.

— Сам жри! — не сдавался нахальный засранец и потянулся к дверному замку.

— Да задрал ты уже! — потеряв терпение, сдернул я лыжный головной убор с головы подростка.

Сдёрнул и замолк на полуслове. По плечам вероломного похитителя моих пельменей рассыпались девчачьи локоны. Волнистые и длинные. Это точно был не пацан.

— Эй, ты чего?! — девчонка кинулась в угол, — Не подходи, закричу!

— Дура ты! — пришел в себя я сравнительно быстро, — Разувайся и мой руки! А кричать будешь, когда поедим и ты на улицу выйдешь. Здесь тебе не лес, чтобы кричать.

Я развернулся и пошел на кухню. Неволить соплячку я не хотел. Если не терпится уйти, дверь изнутри открывается запросто, так что пусть валит.

На кухне зверушка появилась, когда я уже закинул в кастрюлю лаврушку и измельченную луковицу. До финала приготовления эрзац-ужина оставалось не более трех минут. Скорее всего, именно запах варева и затащил нечистую, как лицом, так и на руку дворняжку на кухню.

— Руки иди помой, иначе за стол не пущу! — покосился я на нерешительно стоящую в двери девчонку, — Пошли за мной! — вытерев полотенцем руки, я обошел посторонившуюся замарашку и двинул в ванную.

— Вот мыло, вот полотенце. Зубная щетка у меня одна, поэтому её не трогай! — указал я на гигиенические причиндалы, — Ты уж, пожалуйста, как следует помой руки! — кивнул я глазами на её грязные цыпки, — И уж сделай милость, заодно и умойся, чтобы аппетит мне не отбивать своим нечистым ликом, — развернувшись, я удалился на кухню.

Я уже начал свой обед-ужин, когда на кухне появилась умытая воровка. Выглядела она все равно затрапезно, но физиономия её была чистой. С запахом давно немытого тела и нестиранной одежды мириться было трудно, но не уходить же со своей тарелкой из кухни.

— Присаживайся! — указал я бомжеватой мамзели на табуретку и придвинул наполненную тарелку к ней ближе. — Сметана, аджика. Приступай!

Я старался не смотреть, как сначала сдерживаясь, а потом уже и не особо, поглощала пельмени малолетняя бедолага. Я еще не выловил из своей посудины и половины того, что звалось пельменями, а моя сотрапезница уже с завистью поглядывала мне в тарелку.

— Мне не жалко, но тебе лучше сразу много не есть, — попытался я как-то оправдать свою жадность, — Не примет твой желудок много еды. Отдохни часок, потом еще поешь.

— Я пойду! — неуверенно проговорила простуженным голосом моя гостья, — Спасибо!

— Погоди! — встал я из-за стола, — Одежду-то я тебе порвал, сейчас посмотрю что-нибудь. Ты посиди тут пока.

Моя новая знакомая ненамного отличалась по росту и комплекции от Паны Борисовны. Стиль и фасон гардеробов у них, конечно, разнятся, но тут уж не до жиру.

Минут пять, а, может и дольше, я перебирал вещи мадам Левенштейн, стараясь припомнить, что из верхней одежды она надевала реже всего. Накосить тётку на любимые ею вещи мне не хотелось. Но и пленённую золушку надо было как-то одеть по сезону. Как ни крути, а её хламиду порвал именно я. И на дворе пока еще не май месяц. Хорошо, что перед этм я устранил диффузионное неудобство. Брезгливо, двумя пальцами рук подхватив обувку гостьи вместе с курткой и выставив их на балкон. Пусть там озонируют атмосферу улицы. Потом выбрал в шкафу какое-то полупальто, которого я никогда на Пане не видел и потащил его на кухню. Где и застал беспризорную мамзель в состоянии анабиоза. Откинувшись на стену, она спала. Каштанка наелась и осоловела...

В растерянности я присел рядом. Будить и выпроваживать из тепла на улицу это, без сомненья, несчастное существо мне было жалко. Оставлять её спящую у стены, мне тоже представлялось негуманным. Повернётся во сне и запросто съерашится на пол. Нести в постель совсем не вариант. Сколько блох и грязи на ней, даже думать не хочется. Да и понять она может неправильно такой мой маневр. Испугается и заблажит еще, чего доброго. И ведь ничего ей не объяснишь, нипочем не поверит она в мои добрые побуждения. Ишь, как давеча в угол шарахнулась! Н-да...

Что ж, старина де Сент был прав, порой приходится испытывать некоторые неудобства из-за тех кого накормил и обогрел. Так и не решив, как поступить, я устроился напротив через стол и принялся чистить лук, морковь и картошку. В морозилке давно уже завалялся кусок заиндевевшего мяса и я решил приготовить нормальной человеческой еды. Ну и присмотреть за спящей беспризорницей заодно. Кстати, времена нынче не лихие и до девяностых еще далековато. Тогда откуда этот вопиющий социальный нарыв? Никак не должно быть об эту пору беспризорников в стране победившего социализма.

Стараясь не шуметь, я провозился больше часа. Но, как ни берёгся, спящую царевну-дворняжку побеспокоил. Открыв глаза, она сначала встрепенулась и зашуганно заозиралась. Потом память ей, судя по проходящему испугу, что-то напомнила. Девчонка огляделась и с интересом принюхалась к доносящимся от плиты запахам.

— Скоро готово будет! — заверил я её, — Только у меня просьба к тебе..

— А можно я помоюсь? — покраснев, перебила меня малолетняя бродяжка.

Именно об этом я и хотел попросить её, но хорошо, что не успел. Девчонка еще не окончательно опустилась и определённо стесняется своей бомжеватости.

— Пошли! — опять повёл я её в ванную. — Погоди пока раздеваться, я полотенце тебе принесу! — оставил я замарашку и снова пошел в комнату Паны. Выбрал там один из халатов и большое полотенце.

— Держи! Если хочешь, постирайся.